Составитель летописи Серафиио-Дивеевского женского монастыря, архимандрит Серафим (Чичагов) описывает следующее страшное событие в жизни Николая Александровича Мотовилова, великого почитателя и усердного послушника Саровского старца Серафима:

Как-то раз в беседе с преподобным Серафимом коснулся разговор о вражьих нападениях на человека. Светски образованный Мотовилов не преминул, конечно, усомниться в реальности явлений злой силы. Тогда Преподобный поведал ему о своей страшной борьбе в течении 1000 ночей и 1000 дней с бесами, и силой своего слова, свидетельствованием своего слова, свидетельствованием своего священства, в котором не могло быть даже и тени лжи и преувеличения, убедил Мотовилова в существовании бесов не в призраках или мечтании (в поэтическом воображении или фантазии), а в самой настоящей горькой действительности. Пылкий Мотовилов так вдохновился повестью старца, что от души воскликнул: "Батюшка, как бы я хотел побороться с бесами!"

Тогда, под защитой Преподобного, он мог не бояться злобы сатанинской. Но легкомысленно-дерзкий вызов, по попущению Бо-жию, не остался без последствий. Когда Мотовилов, после кончины старца Серафима, поехал в Курск, немного ему удалось собрать здесь сведений о детстве и юности преподобного. Близкие родные, помнившие отца Серафима в молодости, кто отозвались забвением. Даже дом, в котором родился и воспитывался преподобный, был разрушен, и на месте его выросли новые постройки. Нашелся один старик, сверстник Батюшки, который и дал Мотовилову сведения, вошедшие теперь во все издания жития преподобного Серафима. Поездка в Курск и пребывание в нем были вполне благополучны. Гроза ждала его на возвратном пути в Воронеж.

На одной из почтовых станций, по дороге из Курска, Мотовилову пришлось заночевать. Оставшись совершенно один в комнате для проезжающих, он достал из чемодана свои рукописи и стал их разбирать при тусклом свете одной свечи, еле освещавшей просторную комнату. Одною из первых ему попалась записка об исцелении одной бесноватой девицы из дворян, Еропкиной, у раки святителя Митрофана Воронежского.

"Я задумался, - пишет Мотовилов, - как это может случиться, что православная христианка, приобщающаяся пречистых и животворящих Тайн Господних, и вдруг одержима бесом, и притом такое продолжительное время, как тридцать с лишним лет. И подумал я: "Вздор! Этого не может быть! Посмотрел бы я, как бы посмел в меня вселиться бес, раз я часто прибегаю к таинству святого причащения"; и в это самое мгновение, страшное, холодное, зловонное облако окружило его и стало входить в его судорожно стиснутые уста.

Как ни бился несчастный Мотовилов, как ни старался защитить себя от льда и смрада, вползшего в него облака, оно вошло в него все, несмотря на его нечеловеческие усилия. Руки его были точно парализованы и не могли сотворить крестного знамения; застывшая от ужаса мысль не могла вспомнить спасительного имени Иисусова. Отвратительно ужасное совершилось! и для Николая Александровича наступил период тягчайших мучений. Собственноручная рукопись его дает такое описание испытанных им мук:

"Господь сподобил меня на себе самом испытать истинно, а не во сне и не в привидении, три геенские муки: первая - огня несветимого и неугасимого ничем более, как лишь одною благодатию Пресвятого Духа. Продолжалась эта мука в течение трех суток, так что я чувствовал, как сожигался, но не сгорал. Со всего меня по 16 или по 17 раз в сутки снимали эту гееннскую сажу, что было видимо для всех. Перестали эти муки лишь после исповеди и причащения святых Тайн Господних, молитвами архиепископа Воронежского Антония и заказанными им по всем 47 церквам воронежским и по всем монастырям заздравными за болящего раба Божия Николая, ектениями.

Вторая мука в течение двух суток - тартара лютого, гееннского, так что и огонь не только не жег, но и согревать меня не мог. По желанию его высокопреосвященства епископа Воронежского Антония, я с полчаса держал руку над свечой, и она вся закоптела донельзя, но не согрелась даже. Опыт сей удостоверительный я записал на целом листе (бумаги) и к тому описанию рукою моею и на ней свечною сажею мою руку приложил. Но обе эти муки по причащении давали мне хоть возможность есть и пить, и спать немного мог при них, и видимы они были всем.

Но третья мука гееннская, хотя на полсуток еще уменьшилась, ибо продолжалась только полторы суток и едва ли более, но зато велик был и ужас и страдания от неописуемого и непостижимого. Как я и жив остался от нее! Исчезла она от исповеди и причащения святых Тайн Господних. На этот раз сам архиепископ Антоний из своих рук причащал меня оными. Эта мука была - червя неусыпного гееннского, и червь этот никому более, кроме меня самого и архиепископа Антония, не был виден, но я весь сам был преисполнен этим наизлейшим червем, который ползал во всем и неизъяснимо грыз всю мою внутренность, но и выползаючи чрез рот, уши и нос, снова во внутренности, мои возвращался. Бог дал мне силу на него, и я мог брать его в руки и растягивать. Я по необходимости заявляю это все, ибо недаром подалось мне это свыше от Бога видение, да и не возможет кто подумать, что я дерзаю всуе имя Господне призывать.

Вскоре, после этого, страшного и недоступного для обыкновенного человека, испытания, Мотовилов имел видение своего покровителя, преподобного Серафима (скончавшегося пред этим), который утешал страдальца обещанием, что ему дано будет исцеление при открытии мощей святителя Тихона Задонского и что до того времени вселившийся в него бес уже не будет его так жестоко мучить.

Действительно, чрез 30 с лишком лет совершилось это событие, и Мотовилов его дождался, дождался и исцеления по великой своей вере.

В день открытия мощей святителя Тихона Задонского Мотовилов стоял в алтаре, молился и горько плакал о том, что Господь не посылает ему исцеления, которого, по обещанию преподобного Серафима Саровского ждала его измученная душа. Во время пения херувимской песни он взглянул на горное место и увидел на нем святителя Тихона. Святитель благословил плачущего Мотовилова, и стал невидим. Мотовилов сразу почувствовал себя исцеленным.