Труд-7 от 24 марта 2005 года.

Он должен был умереть пять лет назад. Знал, что смерть будет трудной, поэтому ушел из дома, чтобы "не травмировать", как он выразился, жену и дочь. Сорок дней провел в отрогах Жигулей без еды. Потерял двадцать шесть килограммов веса. Вернулся вполне здоровым и совершенно другим человеком. "Я заново родился",— говорит он.

Что же произошло за эти сорок дней?

Передо мной сидит в кресле атлетически сложенный, цветущий мужчина. Разговор поначалу не складывается. Виктор все присматривается, словно оценивает, нужно ли с незнакомым человеком делиться сокровенным? Ведь реальные события так переплетены с вызывающими сомнение, почти мистическими, что не каждому дано все это понять...

В областную клиническую больницу им. Калинина он обратился, когда желудок уже отказался принимать все, кроме воды и кефира. Сделали томографию, обследовали другими приборами. Диагноз он понял по взглядам врачей и однажды услышанной цифре: "восемьдесят процентов"... Не трудно было догадаться, что речь об очаге поражения ткани. Если удалять, то весь желудок. Ему говорили, что ситуация "очень серьезная". Нужно было еще сдать какие-то анализы и потом решать, что и как.

Виктор больше ничего делать не стал. Вышел на улицу — к солнцу и людям. "Почему я? Почему не тот, не другой, не пятый?" — спрашивал он неизвестно кого. Если и грешил, то не больше других. Должна же быть хоть какая-то справедливость?

Ответы на эти (задаваемые в таких ситуациях не им одним) вопросы придут позднее. А тогда он старался как можно больше успеть: заработать для семьи денег, довести до конца какие-то дела... Наконец просто увидеть всех друзей и добрых знакомых — проститься. Потом Виктор понял, что на все это не хватит сил, а оставшееся время нужно провести без суеты. Разобраться в себе: как жил, с чем придется уйти?

Был конец лета, когда Виктор покинул свою квартиру на улице Мориса Тореза. Взял Библию, спальный мешок и кусок брезента. Жене и дочери сказал, чтобы не искали — вернется сам через сорок дней. Семья уже знала, что он безнадежно болен...

Выехал из Самары на попутке. А дальше решил так: куда "просигналит" изнутри, туда и пойдет. Почему-то хотелось в Астрахань. Потом другой сигнал — в село Ташлы, к святому источнику, о котором давно слышал. Приехал туда, искупался. И с удивлением обнаружил, что все тело вскоре покрылось какой-то сыпью. Переехал плотину Волжской ГЭС — будто что-то подталкивало. Несколько дней бродил по горам около Жигулевска. Потом вышел к развалинам Муромского городка — поселению волжских булгар. Невдалеке били родники. На месте древнего некрополя, среди диких яблонь натянул кусок брезента, расстелил спальный мешок. Больше идти никуда не хотелось. Что-то непонятное стало твориться с телом. Кожа будто обвисла и слезала, как с ужа во время линьки. По утрам он катался по росной, а потом и заиндевелой траве, получая при этом удовольствие. Заново перечитывал Библию, вникал в неведомый прежде смысл. Он и до этого считал себя верующим человеком, но вера была вроде модного пиджака — как все, так и я. Знал "не сотвори себе кумира...", а ведь сотворял. Занимался довольно успешно бизнесом, ради денег готов был мотаться по стране, не есть, не спать. "Понял я, что это суета" — повторяется в книге Экклезиаста. Понял это и Виктор Пылявский на земле древнего некрополя.

Не раз он читал, что гордыня — великий грех, но частенько в душе поднималось ощущение собственной исключительности. Миллионы людей, среди которых были его знакомые и друзья, жили трудно, а он казался самому себе умнее и удачливее многих.

Вывод напрашивался неутешительный: жил не так, не подчинялся зову сердца и души. Зову Того, кто живет в каждом из нас. И вот — расплата.

Людей Виктор видел редко. Порой по краю леса проходили грибники. Иногда пастухи в стороне прогоняли стадо. Никакого желания пообщаться с ними Виктор не испытывал, но и одиноким себя не ощущал. Слышал какие-то голоса. Добрые, ласковые, такие голоса называют ангельскими. Порой открывались какие-то фантастические картины: вот его душа просится в земную жизнь. Вот еще миллионы других умоляют Господа Бога даровать это великое счастье — пожить на земле пять, десять, двадцать лет... Как же он мог роптать: "Почему я?"— когда узнал о своей болезни, прожив почти четыре десятка лет.

— Это были самые счастливые дни в моей жизни,— утверждает наш герой. — Обновлялась душа, и это наполняло меня радостью...

После месяца начались обмороки. Сознание он мог потерять в любую секунду и при падении удариться о какой-нибудь камень. Поэтому ходить стал осторожнее. К тому же каждое движение давалось с трудом. Порой возникало неодолимое желание сбросить одежду и жить без нее. Хотя осень уже вступила в свои права, холода он не чувствовал.

Через сорок дней он оставил спальный мешок, рюкзак и брезент под яблонями — нести не было сил — и с трудом вышел к асфальтовой дороге. Остановил машину и вдруг понял, что разучился владеть языком. Водитель удивленно смотрел на странного гражданина, едва выговаривающего отдельные слова — то ли бомжа, то ли больного. Потом понял, что человеку нужно в Самару. Подвезти согласился охотно, хотя ехал только до Тольятти. Не взял ни копейки.

После этого было немало других событий, которые трудно объяснить с позиций обыденного здравого смысла. Среди них — результаты медицинского обследования. Врачи не поверили ни глазам своим, ни анализам: желудок оказался здоровым...

Бизнес он бросил, прежние друзья отошли в сторону. Но появились новые, которые с пониманием относятся к его сегодняшнему состоянию души. После тех сорока дней Виктор стал всерьез верующим человеком и даже свое исцеление связывает не с длительным голоданием — только с волей Бога. Повинуясь внутреннему зову, он занялся исследованием церквей на территории Самарской области. Фотографировал с параплана — это его давнее увлечение — действующие храмы и развалины. Изучал биографии подвижников церкви. Первая выставка фотографий Виктора Пылявского прошла на площади им. Кирова и вызвала интерес не только верующих, а всей рабочей Безымянки.

Сорок дней он голодал еще раз, повинуясь все тому же, по его словам, внутреннему зову. Это испытание нужно было пройти, считает он, чтобы проверить крепость души: не осталось ли в ней злого, мелкого, суетного? Голодовки проходили уже гораздо легче, чем та — первая. Это был знак: он на верном пути.

Больше таким испытаниям Виктор себя не подвергал. Внутренний голос говорит, что нет необходимости. Вместо голодания — сорокадневный пост. Он и сейчас постится вместе с другими верующими и готовит очередную выставку фотографий к 60-летию Победы, которая пройдет в центре города, на площади Куйбышева.

Вечные вопросы думающих людей: так ли живем, тем ли делом занимаемся, что будет с детьми и внуками? — перед ним не стоят. Он живет так, как должен, как подсказывает Бог. В квартире Виктора — ничего лишнего. Фототехника, спортивные тренажеры, фотографии. Вот гуси, стремительно взлетающие с воды. Вот загадочные круги на одном из полей Красноярского района. И храмы, храмы, храмы...

— Каждый из нас должен пройти свой путь, — говорит Виктор. Не нужно опекать и обеспечивать коврижками до самой пенсии своих чад, ведь то, что дается даром, не имеет цены. Пусть и они пройдут свой путь. "Не гасите за собой свет", — советует наш герой. Это значит, нельзя копить зло в душе и роптать, что жизнь складывается не так. Причина не в соседе по лестничной площадке, а в тебе самом.

Согласиться с такой моралью, видимо, не так уж сложно. Трудно ей следовать. Непросто строго, во всем следовать зову совести, если столько примеров, когда его не слышат в себе вовсе. Не то что о душе, мы и о здоровье вспоминаем, когда уж совсем прижмет...

Не потому ли и донимает изо дня в день проклятый вопрос: так ли живу?

Александр ПЕТРОВ, соб. корр. "Труда".