|
СВЯТИТЕЛЬ АРСЕНИЙ (МАЦЕЕВИЧ), МИТРОПОЛИТ РОСТОВСКИЙ И
ЯРОСЛАВСКИЙ.
Святитель Арсений (Мацеевич) происходил из полесской шляхты и был сыном
православного священника во Владимире Волынском. Образование свое он получил
в академиях: Владимирской, Варенжской, Львовской и Киевской. В 1716 году,
будучи еще девятнадцати лет, он принимает монашество и получает должность
проповедника и учителя латинского языка в Новгород-Северском Спасском
монастыре. В 1718 году он поступил в Киевскую академию "для слушания
философии и богословия" и здесь, в 1723 году, принял сан иеромонаха. Окончил
слушание академических наук в 1726 году и жил при архиепископе Варлааме (Вонатовиче),
в качестве проповедника, а затем - в Киево-Печерской Лавре.
В октябре 1729 года будущий святитель едет в Сибирь по вызову сибирского
митрополита Антония Стаховского для проповедования слова Божия. В Тобольске
иеромонах Арсений прожил два года. Знакомство с жизнью Сибири и ее порядками
впоследствии пригодилось ему.
В 1734 году была снаряжена морская экспедиция по реке Оби для открытия
морского пути в Камчатку. В состав экспедиции требовался способный
иеромонах. Архангельский архиепископ Герман (Купцевич) указал на Арсения.
Отец Арсений согласился и совершил четыре северные экспедиции.
После четвертой экспедиции Арсений стал проситься в Петербург, так как у
него появилась цинготная болезнь. Флотская служба была оставлена иеромонахом
Арсением в 1737 году (25 января), и ему указано жить при Вологодском
епископе Амвросии (Юшкевиче), члене Святейшего Синода, в качестве
экзаменатора ставленников.
В 1738 году открылась вакансия законоучителя в сухопутном кадетском корпусе.
Там учились дети знатных фамилий, поэтому и выбор наставников был
осторожный. Предположено было назначить туда отца Арсения, но раньше
назначения запрошена была справка о его службе. О нем тогда так сообщали: "В
подозрении никаком никогда не бывал и ныне за собой подозрения не имеет".
Однако, был отмечен его жестокий характер: будучи экзаменатором ставленников
при Петербургском Духовном правлении, он запытал до смерти игумена Трифона.
В качестве законоучителя, Арсений получал важные поручения от Святейшего
Синода.
В 1739 году иеромонаха Арсения назначили законоучителем гимназии при
Академии Наук. В указе Святейшего Синода в академию (от 2 октября) его
рекомендовали как "доброжительного", способного к "обучению благочестия и
наставлению добрых дел. При Академии Наук Арсений находился менее года. Так
закалялся на служебном поприще упорный характер Арсения при быстрой смене
должностей, мест и окружающих лиц.
В 1740 году стала свободной архиерейская кафедра в Тобольске. В Тобольск
лучше всего было назначить человека, знающего порядки Сибири, а Арсений жил
там при митрополите Антонии (Стаховском) около двух лет. Назначение Арсения
состоялось 10 марта 1741 года.
С днем приезда митрополита в Тобольск совпало празднество рождения Елизаветы
Петровны,- в тот же день прибыл в город и курьер с известием о воцарении ее.
Поэтому Арсений спешит написать новой государыне поздравление со вступлением
ее на царский престол, сообщает ей о радостном совпадении событий в
Тобольске, а равно и о вступлении своем "в престолоправление богоспасаемого
града Тобольска".
Духовенство в Сибири почти ничем не отличалось от мирян, - ни по образованию
своему, ни по жизни. "Русские священнослужители, - говорит йе Ве1соиг, - в
шестидесятые годы XVIII века в Тобольске были почти совершенно
необразованны, вообще все предаются пьянству и почти не имеют чувства
чести°".
По-видимому, митрополит думал сплотить духовенство и восстановить свои
архиерейские судебные права над ним. Тобольская духовная канцелярия была
переименована им в консисторию. Митрополит Арсений отстаивает независимость
суда духовных лиц, ссылаясь, как он говорит, на "гражданские и духовные
нравы".
Через несколько недель по прибытии в Тобольск он сообщает государыне
императрице о первых своих действиях и о нуждах Сибирской епархии. Ко дню
приезда митрополита Арсения в Тобольск, прибыл к нему из сибирской ссылки
архимандрит Платон (Малиновский). Митрополит Арсений дал ему клобук, одеяние
и велел служить вместе со всем духовенством в соборе молебен о восшествии на
престол императрицы Елизаветы Петровны.
Деятельность митрополита Арсения в Тобольской епархии была, однако,
непродолжительна. Не прошло и двух месяцев со времени вступления его "в
престолоправление", как он оставляет Тобольск и едет в Москву (10 февраля
1742 года). Здесь вскоре он был назначен митрополитом Ростовским и членом
Святейшего Синода.
Доклад о новом, столь почетном назначении императрицы сделан был
Новгородским архиепископом Амвросием (Юшкевичем) в мае 1742 года. По словам
архиепископа Амвросия, митрополит Арсений, по указу ее императорского
величества, призван из Тобольска в Москву на коронацию. Теперь Арсению ехать
в Тобольск, из-за отсутствия сносных путей сообщения, нельзя; зимний же путь
он не может перенести за болезнью. Поэтому Амвросий просит императрицу
пожаловать митрополита Арсения на Ростовскую епархию, или Крутицкую, а
вместе с тем быть и членом Святейшего Синода. Императрица согласилась с
докладом президента Святейшего Синода.
Между тем возникли неожиданные осложнения: и у государыни, и в Синоде стало
известно о необычайном поступке молодого члена Синода: Арсений не принимал
присяги на свою должность. В тексте присяги, предложенной ему, он усмотрел
прибавку, которая не требовалась духовным регламентом. Всякий член Синода
присягал повиноваться государыне "как высшему судии" своему; по мнению же
Мацеевича, высшим Судией в делах веры надо признавать только Христа, и
потому прибавку к присяге он считал неправильной. И таково было тогда
значение митрополита Арсения, что для него присягу исправили так, как он
пожелал. Но он и теперь, в исправленном виде, не принял ее. 6 июля 1742 года
он так просил императрицу: "Помиловать меня, раба твоего и богомольца,
отпустить в Ростовскую епархию мою".
Вслед за тем он уезжает в Ростов, хорошо зная о враждебном настроении против
себя. Опасаясь клеветы, он самой императрице лично объясняет причину своего
отъезда. Кроме того, оставляет ей "доношение об обстоятельствах, заставивших
его отказаться от присутствия в Синоде".
Едва он прибыл в Ростов, как ему прислали из Святейшего Синода запрос,
почему он не принял присяги и отчего не является на заседания в Синод.
Митрополит Арсений отвечал Святейшему Синоду, что в верности его императрице
сомневаться никто не может, так как он еш;е в Тобольске присягал на
верноподданство ей, а о причинах своего отъезда он лично объяснил государыне
и письменно оправдал свои поступки пред нею. Смелость Ростовского владыки
пред Святейшим Синодом не прошла для него безнаказанно. Там никогда не
погасало затаенное недовольство против него.
Через год (в 1743 году) было у него в Синоде дело о присяге. Нашли, что в
Тобольске митрополит Арсений принял присягу неправильно: "Там находились
прибавления слов, Синоду неизвестных". Член Святейшего Синода обязывался
присягою признавать "Крайним Судиею духовныя сея Коллегии (то есть
Святейшего Синода) быти самую Всероссийскую Монархиню - Государыню"; у
Арсения вместо этих слов оказалось в присяжном листе: "Исповедую с клятвою
Крайняго Судию и законоположителя духовного своего церковного правительства
быти Самого Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, полномощную Главу
Церкви и Великаго Архиерея и Царя, всеми владычествующаго и всем имущаго
судити живым и мертвым".
Присяга на верность императрице, как крайнему судии своему, по объяснению
митрополита Арсения, не согласна с верованием во Главу Церкви Иисуса Христа
и более прилична в присяге римскому папе. "А монаршей власти дозволено в той
силе на верность присягать, в какой показано от Крайняго Судии монаршей
власти повиноваться".
Новый митрополит Ростовский начал свое служение в Ростове с изумительным
рвением и в продолжение двадцати лет отстаивал с неослабевающей
настойчивостью свои убеждения. После знакомства с ростовской паствой он так
спешит, что в первый же год осматривает не только все церкви в своем городе,
но посещает и ярославские.
Среди многочисленной ростовской паствы было множество раскольников; за
отсутствием школ народ находился в невежестве, а духовенство не
соответствовало высоте своего призвания.
Святитель Арсений сразу стал настаивать, чтобы Церковь была воспитательницей
народа. В первый же год он издал строгие инструкции церковным заказчикам. На
них возлагалось наблюдение, чтобы во время богослужения "в храме пение было
не мятежное и чтение внятное по ново-исправленным книгам, а люди стояли бы с
безмолвием и благоговением". Священникам велено довольствоваться только
доброхотным награждением за требоисправления. Заказчики могли схватывать тех
раскольников, которые совращали в раскол православных, и под караулом
отправлять в духовное правление. Они следили, чтобы не развивались в народе
суеверия и не было разглашений о ложных чудесах, как это предписывается в
духовном регламенте, а также - за поведением священнослужителей: "Не шумят
ли пьяны в церквах, не ссорятся ли по-мужичьи, на обедах не выпрашивают ли
себе подчиванья, не храбрствуют ли в боях кулачных и не пили бы по кабакам,
и не ложились бы спать по улицам.. ."
От митрополита Арсения осталось несколько распоряжений: священникам -
внушать народу о том, в какое время на литургии делать поклоны; "к тому ж
дабы везде в церквах святых было всегда благочиние и чистота, о том
закащикам подтверждается".
Зная любовь простого народа к духовным процессиям, он учреждал новые и
участвовал в них и сам. При нем в 1743 году возник крестный ход с
чудотворною иконою Владимирской Божией Матери из Ростова в Ярославль. В тот
же год в торжественной процессии обносились вокруг Рубленнаго города мощи
святых князей Василия и Константина.
Поэтому Арсений оставил по себе в Ростове глубокую память, как святитель
распорядительный, строгий, но вместе с тем и снисходительный. С нарушителями
церковного благочиния этот "великий господин", как его называли в
официальных бумагах, обходился сурово и без всякого послабления. Виновные
подвергались у него телесному наказанию и тем строгим взысканиям, какие
применялись всеми архиереями. О суровом отношении его к провинившимся
свидетельствуют оставшиеся от того времени орудия наказаний,- так называемые
"цепки" или "кошки", из одного названия которых видно, как они истязали
тело. Народная память, однако, такова, что святитель Арсений был не столько
суров, сколько справедлив. "Взыскателен и строг он был для тех, которые
пренебрегали своими обязанностями", - говорится в местных сказаниях о нем
("Летопись ростовских архиереев").
Надо полагать, что и случаи нерадения к церковному благочинию были нередки.
У владыки Арсения наиболее строгому взысканию подвергались те из духовных,
на которых лежала ответственность за порядок. Например, в 1753 году
"кошками" был наказан заказчик за то, что в селе его участка, Согиле, "было
усмотрено на престоле много пыли". За это же священника той церкви сослали в
монастырь для безысходного жития там. Такому же строгому наказанию подвергся
ключарь Ярославского собора за нерадивое наблюдение за церковными зданиями,
так как оно имело ужасные последствия: пожар собора и утрату святых мощей.
20 февраля 1744 года церковные служители в соборе, погасив свечи после
обедни, сложили их наскоро в деревянный ящик, стоявший у самой раки, где
почивали нетленные мощи святых князей Василия и Константина. От
незатушенного нагара свечи воспламенились; загорелся ящик, огонь перешел на
деревянную сень над святыми мощами и на раку. Так уничтожена была святыня.
Строгое отношение у митрополита Арсения было к людям, не исправимым по
службе. К даровитым же и ревностным он всегда оказывал внимание, "с радостью
и удовольствием смотрел" на них. Утверждают, что он был ко всем милостивым;
часто служа в соборе и прочих церквах, после богослужения "нищих наделял
деньгами по вся воскресные и праздничные дни", так что после двадцатилетнего
управления им богатейшей епархией, у него не оказалось ни роскошной одежды,
ни хорошей посуды, ни денег, ни богатых запасов.
Будучи, с одной стороны, милостивым и крепко стоя, с другой стороны, за свои
архиерейские права, владыка не давал в обиду другим своих подчиненных и
духовенство, и вотчинных церковных крестьян. Рассказывают, что один помещик,
желая унизить своего священника, заставил его в праздник славить Христа в
хлеву. Митрополит, узнав про это, зазвал к себе помещика и приказал его
высечь плетьми. У него дворяне, имевшие в поместном пользовании земли
архиерейского дома, все находились под строгим надзором, чтобы от них не
было притеснений крестьянам. В ростовских вотчинах за все время его
управления не слышно было среди крепостных недовольства, которое в других
епархиях приводило к страшным бунтам; очевидно, монастырские служки боялись
строгого владыки и не позволяли себе несправедливостей, которые были
обычными в других местностях.
Целостность натуры святителя Арсения сказывалась как в снисходительности к
обездоленным, так и в раздражительной неуступчивости там, где он замечал
несправедливость.
Против открытых противников законов и веры у него всегда вспыхивала
необычайная энергия и гордое сознание властного защитника правды.
Болезненная неуступчивая раздражительность часто изливалась резкими
обличениями. В них он не щадил не только врагов веры, но и высоких
сановников и даже высших государственных учреждений. Впрочем, независимо от
таких резких приемов, Арсений был гласным выразителем недовольства всего
духовенства, принижаемого и лишаемого своих прав. Его так и знали в Синоде,
как способного защитника церковных прав и нередко давали ему соответствующие
поручения.
При дочери императора Петра Великого, Елизавете Петровне, духовенство
решилось заявить о своих правах. Пер-воприсутствовавший в Святейшем Синоде
Новгородский архиепископ Амвросий (Юшкевич) подал в 1745 году государыне
свой доклад о необходимости лучшего устройства Церкви. Главное участие в
составлении доклада, где излагались доводы о неправильности подчинения
духовенства модам светским, принимал митрополит Арсений. Прежде всего в
Святейшем Синоде президентом должен быть архиерей - не по назначению
светской власти, а непременно митрополит Московский, и при нем - два
вице-президента: один - Новгородский архиерей, а другой - близ Москвы
обретающийся архиерей, "А обер-прокурору... здесь нечего делать, так как в
Синоде производятся дела только духовные, касающиеся совести". "Что смотреть
и разбирать обер-прокурору или другим светским, не имеющим ни посвящения, ни
власти вязать и решать?"
Таким образом, митрополит Арсений неуклонно стоял за независимость
церковного управления и иерархические права, как в пределах своей епархии,
так и вне ее. У себя в Ростове он не встречал противодействия, но
столкновения его с разными учреждениями обнаруживали в нем такую
непреклонность и независимость убеждений, которая граничила с упорством.
В первые годы своего управления митрополит Арсений убедился, что ростовцы
были в таком невежестве, что их надо было едва не снова в христианскую веру
приводить. Руководители же народные, духовные лица, почти ничем не
отличались от своих пасомых: по указам владыки, поповские старосты
обязывались искоренять мерами крайней строгости у духовенства те же
недостатки образования и сознания чести, которые были и в народе.
Для образования духовенства, незадолго до прибытия в Ростов владыки Арсения,
там была основана в 1739 году славяно-латинская грамматическая школа. При
митрополите Арсении в школе введено преподавание богословия, языков
греческого и еврейского. По распоряжению митрополита Арсения в 1747 году она
переведена из Ростова в Ярославль и соединена с существовавшею ранее
Ярославской славяно-российской грамматической школой. Таким образом возникло
одно общее для епархии учебное заведение, под названием семинарии. Главное
внимание при преподавании обращено было на усвоение учениками "Православного
исповедания веры" и на то, чтобы молодым людям внушить благоговение пред
великим служением пастыря.
Ростовская епархия по справедливости считалась одной из самых богатых, как
по количеству церковных даней с обширной территории, так и по громадному
числу вотчин, - собственно архиерейского дома и вотчин монастырских.
Митрополит Арсений стал наследником архиерейских прав на все эти имения, -
прав собственности и защиты, - в самое тревожное время, когда со всех сторон
усиливались притязания на них.
Совместно с увеличением церковных земель возникает и растет на Руси
сознание, что рост духовных земельных владений не для всех удобен.
Недовольство, начавшееся со стороны крестьян, поддержано было дворянами и
разделялось правительством.
При денежных затруднениях в государстве у всех невольно появлялась мысль о
необходимости преобразовать церковные имения и привлечь вотчинные церковные
доходы на покрытие государственных нужд. В 1760 году с этим намерением была
составлена конференция из членов Сената и Синода для решения того, чтобы
церковными вотчинами управляли офицеры.
По восшествии на престол Екатерины II, многие епархиальные архиереи подавали
в Синод представления о возвращении им их вотчин, и она возвращала деревни
духовенству.
6 марта 1763 года митрополит Арсений послал свое "первое" доношение
Святейшему Синоду. В нем говорилось, что вторжение светского контроля в
область церковной собственности нарушает не только канонические положения,
но и основы государства. Во-первых, у духовенства отнимают обычные права
собственности одним тем, что его заставляют давать отчет в своих доходах
постороннему ведомству; во-вторых, церковную доходность несправедливо
употреблять на предметы нецерковные; в-третьих, ограничение содержания
духовенства, или так называемые штаты, нарушало бы завещание
вкладчиков-благотворителей, отдавших земельную собственность в полное
владение духовных отцов по теплоте своей веры и любви, и, между тем,
приведет все обители в скудость.
Подчиненные митрополита Арсения, приказные люди, были встревожены этим
необыкновенным доношением. Секретарь Волков много раз разъяснял ему как
опасно противодействовать планам правительства, которое намерено было, по
слухам, отобрать деревни у архиерейских домов и монастырей. Митрополит не
слушал его представлений, напротив, говорил, что теперь надо действовать
твердо.
Получив доношение святителя Арсения, Святейший Синод нашел, что в нем "все,
что ни есть, следует в оскорбление Ее Императорского Величества, за что он
великому подлежит суждению, но без ведома Ее Императорского Величества
Святейший Синод приступить не смеет, а предает на высочайшее благоусмотрение
и на высочайшую Ее Императорского Величества безприглядную милость".
Императрица в ответ на такой доклад поручила судить митрополита Ростовского
самому Святейшему Синоду, не только как политического преступника, но и как
ложного истолкователя Священного Писания. Получив такое поручение. Святейший
Синод прежде всего распорядился арестовать митрополита Арсения и привести
его в Москву для производства суда над ним. 14 мая 1763 года отправили из
Москвы в Ростов офицера, который при аресте митрополита должен был забрать
все, находившиеся в кельях его письма, кроме книг Между тем, митрополит
Арсений посылает в Синод еще и второе доношение.
17 марта святителя привезли в Москву и поместили в Симоновом монастыре под
крепким караулом, как государственного преступника, вместе с секретарем
Волковым и канцеляристом Жуковым, у которых нашлись черновые списки
доношений.
На другой день, 18 марта, императрица писала генерал-прокурору Глебову:
"Нынешнюю ночь привели враля, которого исповедовать должно; приезжайте уже
ко мне, он здесь во дворце будет". Здесь она впервые обнаружила то страстное
свое отношение к делу Арсения Мацеевича, от которого уже не могла отрешиться
и после того, когда он был в заточении, до самой смерти его. Она почему-то
считала с этого момента митрополита Арсения личным своим врагом. В
доношениях Арсения нет ни одного неуважительного выражения относительно
Екатерины, напротив, они написаны в тоне глубокого уважения, трогательного
доверия к ней.
Суд над митрополитом Арсением начался 1 апреля. На вопросные пункты,
предложенные ему, он отвечал, что "в доношении своем 6 марта ничего к
оскорблению Ее Императорского Величества быть не уповал, а все-де то писал
по ревности и совести, чтобы не быть двоедушным, а ежели что к оскорблению
Ее Величества имеется, в том просит прощения, и в волю и милость Ее
Императорского Величества себя всеподданнейше предает". 7 апреля суд был
окончен. Императрице был послан доклад Синода такого содержания: "Митрополит
Арсений, в противоположность божеским и человеческим законам, учинил против
состоявшихся в 1762-1763 годах Постановлений о церковных имениях такие
возражения, которые оскорбительны для Императорского Величества; в них он
допустил превратные от себя толкования Священного Писания; нельзя его
простить, хотя бы он писал так и по ревности к закону Божию, ибо не только
на указы, но и на распоряжения своего ведомства запрещено чинить язвительные
представления и возражения. Он писал против Духовной комиссии и добивался
успеха коварными приемами, отправив к двум знатным персонам письма о сем.
Поэтому, согласно указу о нем от 1743 года, архиерейства и клобука его
лишить, и сослать в отдаленный монастырь под крепкое смотрительство, и ни
бумаги, ни чернил не давать там".
Императрица Екатерина смягчила строгий приговор Священного Синода: "По
сентенции сей, писала она 14 апреля, сан митрополита и священства снять, а
если правила святые и другие церковные узаконения дозволяют, то для
удобнейшего покаяния преступнику, по старости его лет, монашества только чин
оставить, от гражданского же суда и истязания мы, по человеколюбию, его
освобождаем, повелевая нашему Синоду послать его в отдаленный монастырь под
смотрение разумного начальника с таким определением, чтобы там невозможно
было ему развращать ни письменно, ни словесно слабых и простых людей"
Синод определил, в силу резолюции императрицы, послать святителя Арсения в
Вологодский Ферапонтов монастырь.
За что же осудили Арсения? У владыки Арсения никогда не погасало убеждение,
что императрица Екатерина II не произнесла бы на него осуждение, если бы
сама прочитала его доводы в пользу церковных имуществ; напротив, у него было
подозрение, что ей представлен был недобросовестный экстракт из доношений и
что не разбор дела привел к осуждению его, а недоброжелательство и происки
врагов. Личное настроение императрицы было ему неизвестно. Сам Арсений
считал главным виновником своего незаслуженного осуждения Димитрия Сеченова
и светских персон, заседавших в Духовной комиссии.
Чувствуя себя правым и невинно осужденным, Арсений и в отдаленной ссылке не
мог сдерживать своего гневного раздражения, которое проявил в последние
моменты своего унижения в крестовой палате. С новыми своими знакомыми он
говорил о своих доношениях Святейшему Синоду, о судьбе их, о своей обиде, о
том, как превратно истолковали его представления, изложенные в доношени-ях,
и о синодальных членах.
В 1767 году князь Вяземский составил новые обвинения на святителя Арсения.
Приговор императрицы Екатерины II Арсению был жесток. Его велено расстричь в
губернской канцелярии и, по лишении монашества, одеть в мужицкую одежду,
затем переименовать его Андреем Вралем, сослать на вечное и безысходное
содержание в Ревель, в один из самых крепких казематов, под неусыпный
караул; бумаги, чернил, берест ему не давать и "не допускать к нему ни под
каким видом не только для разговоров, но даже для посмотрения никого, и,
одним словом, так его содержать, чтобы и караульные не только о состоянии
его, но даже и о сем его гнусном имени не знали".
Прозвище "Враля" дано было Арсению самой императрицею; в проекте указа о
винах его князем Вяземским предположено было назвать Арсения "Андрей
Бродягин". Название "Враль" казалось императрице предпочтительнее, так как
вралю меньше всего могли верить. Впрочем, оба прозвиш,а, как в отдельности,
так и во взаимном сопоставлении дают довольно пищи для предположений о
настроенности обоих авторов против Арсения.
Обвинения в указе об Арсении никак не вытекали из следственного дела, а тем
более несправедлив был приговор ему. Екатерина осудила Арсения как своего
личного врага, по тем же своим личным убеждениям, в силу которых она и в
других делах, по выражению певца Фелицы, поступала "не по одной святой
правде".
28 февраля Арсения ввели в губернскую канцелярию. Тут присутствовали
губернатор со своим товарищем, прокурор и все, бывшие у следственного дела.
С Арсения сняли одежды монашеского сана и стали надевать самую простую
одежду, купленную для этого случая на рынке. Императрица ожидала при этом
унижении от Арсения "враннаго слова", но он во время своего расстрижения
хранил глубокое молчание. Ничего он не сказал, когда стали брить ему бороду
и голову, но когда стали надевать мужицкий кафтан, оказавшийся и узким, и
коротким, от него услышали просьбу оставить ему прежний подрясник.
Как ни старалась императрица Екатерина II объяснить в указе вины Арсения
против общественного спокойствия, как ни уверяла, что все речи его
проистекали из злобы, всегда ему, будто бы, присущей и ненасытной корысти,
однако страдалец возбуждал в народе одно только сочувствие к себе за свою
непоколебимую стойкость. Несмотря на все усилия придать осуждению Арсения
вид законности, молва народная о невинно осужденном митрополите Ростовском
ходила везде: шла по пути его новой ссылки, перекинулась в Сибирь, проникла
в самый дворец, долго безпокоила Архангельских властей, заставляла принимать
меры к ограничению ее... Зная такую страшную известность колодника, как
невинного страдальца за правду, правительство старалось скрыть самый путь
его следования в Ревель.
Арсения боялись и осужденного. Сочувствие народа к Арсению ясно показывало,
что русские недовольны отнятием у Церкви вековой ее собственности, и что
действия правительства в этом отношении шли вразрез с народной
настроенностью. Для человека русского непонятно было, почему церковные
имения берут от Церкви, которая приняла их с ответственностью чинить
поминовение и "ставить кормы" бедным? Он недоумевал, как можно отдавать под
казармы церковные здания, столько веков служившие делу благочестия? Такая
упорная настроенность тревожила императрицу и раздражала ее тем, что народ
не мог понять ее.
Императрица не ошиблась в расчете, когда поместила Арсения в Ревель.
Содержали его здесь строго.
Все последующее время своей жизни, по народным слухам, записанным
митрополитом Евгением Болховитино-вым, Арсений провел в одиночестве;
"темница до самой его смерти уже не отворялась; было пресечено всякое
сообщение с посторонними, и наконец отказывали ему не только в одежде, но
даже и в пище"*. Служившим в тайной канцелярии в Москве было известно, что
Арсений "заложен был кирпичами, только оставалось окошечко, в которое ему
подавалась пища". "Сквозь разбитые стекла своих двух окон и сквозь железные
решетки с криком умолял он проходивших не допустить его умереть от голода и
холода".
Немецкое население не принимало никакого участия в судьбе низложенного
архиерея, но православные снабдили его веревкой, к которой привязывали
корзину; "в оную клали хлеб, а по временам и платье, белье, даже дрова и
воду. По строгом осмотре мог несчастный Арсений поднимать к себе это
подаяние, которое поддерживало его жизнь". Очевидно были почитатели узника,
участливо отзывавшиеся на безотрадное его положение.
Утром 28 февраля 1772 года окончились страдания святителя Арсения. За два
дня перед своей кончиною он тяжко заболел и просил послать ему священника.
По приказанию обер-коменданта Бенкендорфа допустили к нему вечером того же
дня, для напутствия, священника, взяв с него такую подписку: "Обязуюсь, что
я о имени и состоянии его спрашивать не буду и никому о нем отнюдь объявлять
не имею, не только в разговорах, ниже догадами, или минами какими, и совсем
учинить себя об нем не знающим повинен до конца жизни моей, а только едино
имею исправить что по духовности потребно, как от команды мне приказано...".
В народе ходили рассказы о том, что священник, впущенный в каземат к
Арсению, будто бы тотчас выбежал оттуда обратно, так как увидел там не
колодника, а архиерея в облачении. Когда офицер вновь ввел священника в
каземат, он увидел Арсения уже простым арестантом в сермяге.
В самый день смерти святителя по пробитии вечерней тапты, его похоронили;
похоронили как простого мирянина, при деревянной Ревельской Николаевской
церкви, у правого клироса, в приделе Успения Божией Матери, который
находился в связи с главною церковью.
Каземат опустел. Все вынесли из него; лишь осталась одна надпись на толстой
сырой стене, начертанная рукою Арсения каким-то острым орудием: "Благо, яко
смирил мя еси, Господи". Вот все, что осталось от четырехлетнего его
пребывания здесь.
Но среди народа сохранилась глубокая и благоговейная память; она не только
не погасает, но упорно расходится вдаль пространства и времени.
Дело Арсения отмечено удивительной для XVIII века широтой взглядов и
благородством приемов, которые вполне освобождают его от обвинения в
фанатизме. Он не ограничивался узкой сферой церковности, а ратовал за
обязательное значение тех гражданских законов, которые имели органическую
связь с церковной народной жизнью. Поэтому посягатели на
церковно-имущественное право, чувствуя в протесте против их проектов
юридическую силу, пытались с большой натяжкою обвинить самого защитника в
фанатизме и тем затмить и его дело, и его имя. Им тем легче было это
сделать, что из среды всех иерархов Арсений один издал боевой клич.
Члены Святейшего Синода, испугавшись самой смелости заявить в этом случае
духовное представительство "правительствуюшим" учреждениям, не без насилия
над своей совестью показали вид, что не разделяют взглядов Ростовского
митрополита, и предали его, как общественного врага, в то самое время, когда
он старался, напротив, не выдать их, как своих единомышленников: негодование
его на них излилось лишь в редких укорах в преступном непонимании
ответственного их положения.
Редкое сочетание ничем не победимой непреклонности убеждений среди тяжелых
многолетних страданий за них и защита церковного богатства при личной
нестяжатель-ности - выделяют Арсения Мацеевича из всех современных ему
иерархов и равняют его с беззаветными поборниками правды.
Освященный Архиерейский Собор Русской Православной Церкви, состоявшийся
13-16 августа 2000 года, определил: причислить митрополита Ростовского
Арсения (Мацеевича) к лику святых для общецерковного почитания.
День празднования памяти сеященномученика Арсения - 28 февраля (12 марта).
|
