|
АНТОН МАНЬШИН.
ВЫСТУПЛЕНИЕ НА ГЛИНСКИХ ЧТЕНИЯХ.
Родные мои, дорогие любимые братья и сестры, очень радостно мне быть здесь,
в сердце земли Русской, под дивным покровом батюшки преподобного Сергия
Радонежского и вместе с вами участвовать в маленькой нашей лепте
становления, возрождения России-матушки, святой Руси. Благодарю вас, что вы
выслушаете меня, поздравляю вас с праздником святого равноапостольного князя
Владимира, спаси вас Господь.
* * *
23 января 1995 года моя штурмовая группа, которой я командовал в 166-й
бригаде специального назначения в городе Грозном, проводила операции по
зачистке и блокированию Чеченского государственного университета. Группа
вышла в район, а район был в принципе обезврежен от боевиков, потому что
перед нами там проходили морские пехотинцы, наша задача была сменить их,
задача последующего направления была блокирование и зачистка 15-го
микрорайона, плошали «Минутка», на которой действовал известный полевой
командир Хаттаб. Группа встала, десант спешился, остался в моей головной
машине походной, боевой машине пехоты Вадим — солдат, механик-водитель.
Бригада наступала слишком быстро, тылы запаздывали, и поэтому ребятки, бойцы
не ели вторые сутки. Скоротечность боев и плотность боевых соприкосновений
очень измотали парней. И вот остался он один, механик-водитель Вадим, он
замешкался в машине, потом перелез в люк наводчика-оператора (в боевой
машине пехоты люк наводчика-оператора находится на башне, в которой
установлена автоматическая пушка 2-42-миллиметровая). И вот ребятки сели,
костерчик начали разжигать, а он залез и случайно достал полбуханки белого
хлеба. Он по броне еще постучал. Звучность и сухость этой трапезы.
Полбуханки белого хлеба. Он постучал, обрадовался, сказал: «Ребята, вот у
нас есть, что поесть». Тут подошел мальчик тринадцати лет, чеченский
паренек, протянул руку левую. Вадим посмотрел на хлеб, посмотрел на
мальчика, ну и отдал мальчику еду. В ответ полетела граната Ф-1, граната
упала в люк наводчика-оператора, боекомплект сдетонировал, башню оторвало на
50 метров, она отлетела от машины, от Валима не осталось ничего. Рядом стоял
мой снайпер Саша Волоченок, он поймал в прицел убегающего мальчика,
чеченского паренька. Пауза была длинная, парни были просто в шоке, они не
понимали, что произошло взрыв, и все. Вот он поймал его в прицел, я только
молился как мог, вернее читал молитвы, молиться очень тяжело, читал молитвы
и не знал, что сказать ему. Александр не выстрелил. Он только опустил
винтовку и сказал: «Я поймал его в прицел, а у меня в России остался брат,
братишка такого же возраста, и я подумал, что я стреляю в него». На этом
маленьком эпизоде виден характер и сила души русского православного воина,
который отдает последнее ребенку-иноверцу, и жертвует собой. Ровно через
неделю, 27 января, у моей группы была задача разгребать технику, оставленную
на железнодорожном вокзале, где погибла знаменитая майкопская бригада. Весь
ужас происходящего, и того, что я увидел, когда прибыл со своим штурмовым
взводом, передать невозможно. Обугленные ребята — тела в боевых машинах,
пожженная техника, передать очень тяжело. Хочу немножко остановиться на
одном эпизоде. Рядом, на железнодорожном вокзале, со стороны платформы, было
три столба линии электропередачи, они были в виде креста. На них висели наши
солдаты. Они провисели, наверное, дней пять, а может, и больше. Ребята
сказали мне, я машины подвел, БМП, и носом, ребристым листом начал
потихонечку сбивать столбы, потому что достать их было невозможно. Сначала
первый столб в виде креста накренили. Солдатик, имени его я не знаю, был уже
мертв, потому что похолоделое тело было. Чеченцы их вешали уже убитыми, я
так понял, двоих, на крайних столбах. Третий столб также накренили, тоже
безжизненное тело было. А на центральном кресте... а на центральном кресте
солдат еще оказался жив. Ребята его снимали как самое что ни на есть дорогое
и ценное, нежно, с любовью пытались его снять, они плакали как дети. Руки
были прикручены к колючей проволоке, и они были почерневшие, просто
почерневшие. Солдат был ранен, истекал кровью, но еще дышал. Когда ему
начали перерезать руки, сдавливающие его к кресту, к перекладине линии
электропередачи, тяжело это выходило, солдат сказал только несколько слов,
они до сих пор у меня в сердце, он сказал: «Не надо, мне здесь так хорошо».
Через... я начал понимать, что хорошо ему было на кресте. Дай нам Господь
многим принять такую кончину.
* * *
12 марта 2000 года, уже в эту войну, в районе Туркале, Аргонское ущелье,
попадают в плен два моих боевых товарища — старший лейтенант Сережа
Никифоров, командир пятой роты и два солдата — младший сержант, фамилий их я
не помню — Анатолий и Петр, Петя, механик-водитель. Попали в засаду они
ночью, поехали на водопад за водой и, видимо, были взяты в плен. Мы искали
их все утро и только под вечер нашли в районе населенного пункта
Ахим-Чубар-зой, блокировали населенный пункт. Бой недолго длился, они не
ждали нас. Вот что нам рассказал полевой командир, которого мы взяли в плен.
Солдатики погибли в первые минуты их захвата, а старший лейтенант Сергей
Никифоров остался жив, был тяжело ранен, контужен. Их бросили в подвал и
наутро достали тела погибших солдат, подвели еле держащегося на ногах
Сергея, старшего сержанта Никифорова, и, снимая на видеокамеру, сказали
ему... Подвели к обрыву, яме, которая кишела арычными крысами. Если кто не
знает, кавказские арычные крысы величиной с персидского кота. Визг,
стоявший, когда мы блокировали населенный пункт, был неимоверно жуток.
Видимо, голодные эти крысы, они, визжа, подскакивая, пытались выбраться
оттуда. Яма была метров четыре-пять глубиной. И вот они положили на край
обрыва двух солдатиков погибших, а Сергею, офицеру предложили: «Ты сбрось их
туда, и мы тебя отпустим, поедешь в отпуск, жив-здоров будешь». Сережа
стоять не мог, потому что у него был перебит позвоночник, он встал на
колени, как говорил полевой командир, поцеловал тела погибших солдат,
которых он, командир, не уберег, из последних сил встал, подозвал полевого
командира к краю обрыва, сделав вид, что он что-то хочет сказать ему, и с
криком «Матерь Божия, спаси!» упал вместе с полевым командиром в яму. Мы
опоздали на четыре часа. Ребята доставали тело нетронутого русского
православного воина Сергия и плакали как дети. От полевого командира не
осталось даже камуфляжа, а тело русского новомученика крысы даже не тронули.
* * *
Эти маленькие случаи я хочу закончить эпизодом гибели недавно, 23 октября
2002 года, в театральном центре на Дубровке в Москве моего друга, которого я
очень люблю, дружбой с ним очень дорожу. Мы учились с ним вместе при
поступлении в Академию, он на судебном отделении учился, я на...
естественном, и связывали нас узы неимоверной, духовной, братской любви,
потому что это был, не постесняюсь сказать, очень обильно одаренный Божией
милостью русский православный офицер Константин Васильев, даром любви, веры
и надежды. Вера в нем была настолько крепка, что я всегда хотел быть рядом с
ним и очень многого от него набирался. Костя Васильев возвращался с работы
23 октября, в 22.30, в момент захвата заложников в Норд-Осте. Дорога с его
работы проходила мимо Норд-Оста, и первая женщина, которая выбежала, стала
кричать, что в зале стреляют. Я всегда задумывался над этим, смог бы я так
поступить, имея определенный опыт, видя смерть перед собой. Максимум, на что
бы сподобился человек православного сознания — это позвонить, вызвать
милицию. Костя был в форме, подполковник юстиции, работал в Департаменте
управления военных судов, он пошел туда просто. Что в нем говорило, я всегда
догадывался и понимал, в нем говорила любовь, любовь к тем, кто там. Он
подошел, его пропустили в фойе, видимо, там система обеспечения боевиков
была на те минуты, на тот час еще не совершенной, они как-то пропустили его,
дали возможность зайти. И в фойе, видимо, начался такой диалог,
закончившийся его дивной кончиной. Он зашел, предъявил свое удостоверение,
сказал, что я представитель власти, отпустите детей, я оставляю себя в
заложники. Народ этот, дабы не впасть в осуждение об этом народе, менталитет
характера такого, что когда они вместе и с оружием в руках, они немножко
меняются, мягко говоря. Они начали издеваться над ним. Человек в форме перед
ними стоит, они начали приставлять ему стволы автоматов в лицо, срывать
погоны. Помимо православного сознания, именно православного сознания, в силу
своей дивной веры и любви, он был еще рукопашником, то есть он занимался по
системе Алексея Кадочникова, это школа выживания, стержень которой —
православный дух, учение наших отцов. И он начал бороться с ними. Его в
борьбе оглушили прикладом и произвели две очереди, 6 пулевых ранений, все
смертельные. Тело его бросили в подвал по винтовой лестнице. Костя там
пролежал с 23 октября по 26-е, нашли его только 27 октября. Тут повторяется
такая же история с крысами, когда нашли его через четыре дня, крысы его тоже
не тронули. Мне просто известно, из моего личного опыта, что крысы — такие
животные, которые имеют возможность питаться трупами, а в данном случае
что-то непонятное случилось. Непонятное для кого-то, может, для вас это
понятно, для меня, например, тоже.
* * *
И последний случай хочу вам рассказать. Это было в конце декабря 1994 года
при штурме президентского дворца. Взвод мой понес большие потери. В
штурмующей колонне моего взвода, при штурме президентского дворца на Моих
глазах в штурмовой тройке, которую возглавлял я, тяжело ранят моего солдата,
ему миной отрывают обе ноги, и осколок в кулак ему втыкается в грудь. Не
знаю, сколько времени прошло, он у меня на руках умер, может, час, может,
больше, он в агонии сжимал мою руку и каялся, каялся так, что я плакал
вместе с ним. Слава Богу, что я православный христианин, и слава Богу, что я
впоследствии узнал, что его исповедь мне можно будет передать во время
Таинства исповеди любому священнику. И когда он закончил свои слова
покаяния, он смотрел на небо, я не мог ничего сделать, что самое страшное.
Ремнем от двух наших автоматов я пережал ему раны на двух ногах, обрубки
которых были у меня на руках, сам тоже был весь в крови, я не знал, что
делать, я тоже просто кричал, вместе с ним плакал. Последние его слова были:
«Как жалко, что я никогда не исповедовался. Прими меня, Господи», и умер.
Таких историй, родные мои, много очень. Видимо, так получается, что говорить
об этом, может, нужно, а может, не нужно, я не знаю, вам судить. Но я просто
хочу сказать одно, что три института, три дивных института нашего общества,
один из которых является небесным институтом — это матушка наша Русская
Православная Церковь, второй институт — это семья и третий — это армия, они
должны подготавливать каждого члена этого института для жизни вечной. В
армии это происходит удивительным образом, явью, четкостью своих поступков и
мыслей. Человек либо становится святым, я глубоко в этом уверен, либо он
становится предателем. Поэтому задача семьи, наверно, подготовить таких же
детей наших, которые могли бы защищать, может быть, вскоре, может быть,
завтра, а может быть, через год, одному Богу известно, когда у нас будет
брань, в которую мы с вами скажем, либо мы православные, либо мы не
православные. Поэтому я, заканчивая, хочу пожелать вам, родные мои, того,
чего желаю всем своим родным, близким и друзьям. Я желаю вам веры, надежды и
любви. Веры, как учил Господь наш, имеющий ее, как зерно горчичное, скажет
горб: «Встань и вверзись в море», она встанет и вверзнется в море. Надежды я
вам желаю, как говорят святые отцы, что имеющим ее смерть не страшна. И
желаю вам любви, как сказал апостол Павел, совокупности всех совершенств. И
напоследок хочу сказать, что эти парни, которые сейчас находятся на Северном
Кавказе, это наши дети, они нуждаются в вас. Эти слова Я отношу к Матери
Церкви и к ее священству. Спаси вас. Господи. Если можно, я скоро уезжаю, у
меня... погибло 33 моих солдата, и эпизоды, которые я смог вам рассказать,
некоторые из них, если все рассказывать, может быть, и недели бы не хватило.
Я оставлю записочки. Если милость Божия будет на ваших сердцах, то
помолитесь о них. Спаси вас, Господи.
|
