|
Эпилог. Все сказанное нами доселе
заимствовано из рассказов матери Пелагеи Ивановны, и особенно из записанных
рассказов достопочтенной Анны Герасимовны, 45 лет жившей с Пелагеей
Ивановной. Чистосердечное повествование этой доброй труженицы, проведшей
столь долгое время при самой подвижнице, дышит простотой и задушевностью и
изображает великий подвиг юродства Пелагеи Ивановны с неподражаемой
наивностью, теплотой и полнотой. Великий образ подвижницы Христовой восстает
перед нами во всей своей необыкновенной простоте и небесном благолепии.
К этому простосердечному, искреннему и задушевному повествованию
достопочтенной Анны Герасимовны мы прибавим еще несколько сведений,
собранных нами от других лиц, близких к подвижнице Христовой.
Художник М. П. Петров пользовался особенным расположением Пелагеи Ивановны и
наречен ею духовным ее сыном. Он представлял собою живой пример того
поразительного благодатного действия, посредством которого она обращала на
путь спасения сердца человеческие. Вот что он рассказал о первом своем
посещении Пелагеи Ивановны: «После бурной моей жизни, побыв на Афоне и в
Иерусалиме, я не знал, на что мне решиться, идти в монастырь или жениться.
На возвратном пути из этого благочестивого путешествия заехал я в Саров и в
Дивеево; это было в 1874 году. На второй день по приезде в Дивеево меня
свели в келью к юродивой Пелагее Ивановне, о которой много давно я слыхал;
когда взошел я в ее келью, меня так поразила ее обстановка, что я сразу не
мог понять, что это такое: на полу на войлоке сидела старая, скорченная и
грязная женщина с огромными ногтями на руках и босых ногах, которые
произвели на меня потрясающее впечатление. Когда мне сказали, что это и есть
Пелагея Ивановна, я нехотя поклонился ей и пожалел, что пошел к ней; она не
удостоила меня ответом на поклон мой и с полу пересела на лавку, где и
легла. Я подошел к ней и спросил: «Идти ли мне в монастырь или жениться?»
Она ничего на вопрос мой не ответила и только зорко на меня смотрела своими
быстрыми блестящими глазами. Я повторил раза три тот же вопрос и, не получив
ответа, ушел от нее раздосадованный и разочарованный, решив к ней уже более
не ходить. Прожив целый месяц в Дивееве в монастырской гостинице и занимаясь
живописью в соборном храме, я часто слышал упреки от монахинь и от
начальницы гостиницы в том, что я не верю благодатным дарам Пелагеи
Ивановны, и по настойчивой просьбе начальницы гостиницы решился еще раз
зайти в ее келью и с большой неохотой пошел, лишь бы только более мне ею не
надоедали. Когда взошел я в келью Пелагеи Ивановны, я нашел ее по-прежнему
сидящей на полу на войлоке, но она немедленно по приходе моем встала и
выпрямилась передо мною во весь рост. Это была женщина высокого роста и
очень красиво сложенная, с необыкновенно живыми, блестящими глазами. Постояв
передо мною, она начала бегать по комнате и хохотать, затем подбежала ко
мне, ударила по плечу и сказала: «Ну, что?» У меня давно болела эта рука от
паралича, но после этого удара Пелагеи Ивановны боль в ней мгновенно и
совершенно прошла. На меня напал какой-то панический страх, и я ничего не
мог ей сказать, молчал и весь трясся от испуга. Потом она начала
рассказывать мне всю мою прошедшую жизнь с такими поразительными
подробностями, о которых никто не знал, кроме меня, и даже рассказала
содержание того письма, которое я в этот день послал в Петербург. Это меня
так поразило, что у меня волосы стали дыбом на голове и я невольно упал
перед ней на колени и поцеловал ее руку. И с этого разу стал я усердным ее
посетителем и почитателем, неотступно надоедал ей своими просьбами и
вопросами и удостоился такого ее расположения, что она не только на личные
мои вопросы, но и на письма мои всегда охотно и прозорливо отвечала или
краткими записочками, или через добрых знакомых. Я часто к ней ездил и
проживал подолгу в Дивееве собственно для того, чтобы видеть и слышать
дивную старицу. Она меня вытащила со дна ада».
Достопочтенный М. П. Петров сообщает несколько новых сведений о благодатных
дарованиях Пелагеи Ивановны и ее помощи тем, кто прибегал к ней.
«Сестре моей, — говорит он, — Пелагея Ивановна предсказала смерть за два
года. Со мною самим было такое обстоятельство: я собирался съездить в
Бологое, где жил тогда известный о. Николай, бывший миссионер, которого
почитали за великого мужа. Мне хотелось с ним повидаться и побеседовать, но
я не решался ехать без позволения Пелагеи Ивановны. Я написал к ней письмо и
просил у нее позволения на эту поездку. Письмо было готово, я оделся и хотел
уже идти на почту. В это время входит почтальон и подает мне письмо от
Пелагеи Ивановны. К удивлению моему, она пишет, чтобы я не ездил к о.
Николаю, это меня чрезвычайно удивило, прежде, чем я послал письмо с моим
вопросом, я получаю уже от нее ответ. Когда я впоследствии увиделся с
Пелагеей Ивановной и спросил ее, отчего она не позволила мне ехать, она
сказала: «Много таких святых-то».
В 1881 году я был болен дифтеритом, — говорит тот же Петров, — пять суток
лежал я совершенно без чувств, на шестые сутки стало мне полегче, и я,
взглянув на портрет Пелагеи Ивановны, сказал: «Что ж ты меня не навестишь?
Когда ты была больна, я нарочно к тебе ездил». И немного погодя заснул, и
что же? Вижу во сне, что Пелагея Ивановна стоит около меня и говорит: «Вот я
и пришла к тебе навестить тебя; не бойся, не умрешь». И Михаил Петрович
выздоровел.
«Однажды Пелагея Ивановна пила чай, — говорит он еще, — и ей налили чашку
сладкого чаю. Вдруг она вскочила с полу, схватила чашку, побежала с нею на
улицу и вылила эту чашку по направлению к одной деревне. На другой день
приходит к ней женщина из этой деревни, бросается к ней, благодарит ее и
рассказывает, что у них вчера был пожар в их деревне. «Уж начал загораться и
мой амбар с хлебом, — говорила она сквозь слезы, — я упала на колени и
закричала: «Матушка Пелагея Ивановна, спаси!» И тотчас ветер подул в другую
сторону, и огонь стал потухать». По рассказу этой женщины, ветер
переменился, а огонь стал утихать в ту самую минуту, когда Пелагея Ивановна
вылила чашку чаю в ту сторону, где стояла эта деревня».
«Благодарю Бога, — говорит в душевном умилении М. П. Петров, — что Господь
удостоил меня видеть такую рабу Божию, и я не только удостоился видеть ее,
но и сподобился называться духовным сыном ее».
Говоря далее о разных обстоятельствах жизни Пелагеи Ивановны и о разных
духовных дарованиях ее, достопочтенный М. П. Петров рассказывает следующий
случай: «Однажды по возвращении ее из Сарова в Арзамас она встретилась с
одной девицей и говорит ей: «Ты выйдешь замуж вот за этого молодого
человека» — и указала на шедшего мужчину. Эти два семейства были во вражде,
и нельзя было ожидать согласия на брак от родителей, а между тем через месяц
девица вышла именно за этого человека».
«В Дивееве к ней стал стекаться со всех сторон народ, люди разных званий и
состояний; все спешили увидеть ее и услышать от нее мудрое слово назидания,
утешения, совета духовного или обличения и укора, смотря каждый по своей
потребе. И она, обладая даром прозорливости, говорила всякому, что для него
было нужно и душеспасительно, — с иным ласково, а с иным грозно, иных же
вовсе отгоняла от себя и бросала в них камнями, других жестоко обличала,
причем голос ее, как некогда у блаженного Христа ради юродивого Андрея,
подобно колоколу звучал сильно и благодатно, так что кто его слушал, вовек
не мог забыть потрясающего действия ее слов. А говорила она почти
неумолкаемо, то иносказательно, то прямо и ясно, смотря по душевной потребе
слушавших.
После 20-летнего подвижничества в Дивееве Пелагея Ивановна вдруг резко
изменила образ своей жизни. Однажды сказала она своей сожительнице, Анне
Герасимовне: «Сейчас был у меня батюшка Серафим, велел мне молчать и
находиться более в келье, чем на дворе». И она замолчала и редко кого
удостаивала своим разговором, говорила мало, отрывистыми фразами, более
сидела в келье и, подобно преподобному Арсению Великому, стала избегать
людей и более внимать себе. В это время духовные подвиги ее были самые
разнообразные».
Об умерщвлении плоти мы уже знаем довольно подробно из рассказов Анны
Герасимовны, например, о ношении камней, о бросании кирпичей в воду, о
палках и пр., но кроме этих подвигов были и другие, именно: та цепь
железная, которою некогда приковывал ее муж ее и которую она принесла с
собой в Дивеево, служила и теперь ей подчас веригами, а подчас изголовьем.
Спала она и сидела всегда на полу, и непременно около входной двери в келью,
так что проходящие нередко наступали на нее или обливали ее водой, что,
видимо, доставляло ей удовольствие. Как только все в кельях улягутся на ночь
спать, Пелагея Ивановна, тоже притворившаяся, что ложится спать, вставала,
становилась на молитву и молилась почти всегда до утра, тихо плакала и
вздыхала на молитве и иногда в восторге духовном громко восклицала, чем и
будила бывшую около нее келейницу Анну Герасимовну, причем притворялась
спавшей и восклицавшей во сне. Пищу принимала умеренно и питалась
преимущественно черным хлебом, который носила всегда за пазухой и из
которого катала шарики. Эти шарики служили ей вместо четок при совершении
молитвы Иисусовой. И это было почти постоянным ее занятием.
«Любила она очень цветы, — говорит достопочтенный М. П. Петров, подтверждая
рассказ Анны Герасимовны, — и если имела их в руках, задумчиво перебирала,
тихо нашептывая молитву. В последнее время живые цветы почти всегда имелись
у нее в руках, потому что их приносили те, кто желал сделать ей
удовольствие, и эти цветы, видимо, утешали ее. Перебирая их и любуясь ими,
она и сама делалась светлой и радостной, точно витала уже умом своим в ином
мире. Ногтей своих Пелагея Ивановна никогда не обрезала и никогда не ходила
в баню. Вообще тело свое истязала и угнетала.
Такие подвиги Пелагеи Ивановны стали привлекать к ней внимание Дивеевских
монахинь, и прежнее нерасположение к ней у многих из них сменилось
уважением. В келью к ней стали ходить многие из них или для того, чтобы
посмотреть на подвижницу, или послушать ее, или получить от нее что-нибудь,
потому что мирские люди приносили ей разные приношения, которые она и
раздавала монахиням. Но были между сестрами и такие, которые упорно
продолжали преследовать подвижницу Божию своей ненавистью и всячески
осуждали ее и укоряли. Таких особенно любила Пелагея Ивановна и всячески
старалась платить им за зло добром. Инокини, привязанные к подвижнице,
глубоко веровали в силу ее молитвы, искали у нее наставлений духовных и
обретали их в ее кратких, прозорливых речах. Так, одна благочестивая
монахиня дивеевская, сильно к ней привязавшаяся, видя ее подвиги, дерзнула
просить у Господа, чтобы Он открыл ей, верен ли тот путь, по которому идет
та подвижница Божия, и ведет ли он ее ко спасению, потому что часто
приходилось слышать разноречивые толки других монахинь об этом, и у нее
самой сердце колеблется по этому поводу. Господь услышал ее молитву. Она
увидела во сне, что Пелагея Ивановна идет по двору монастырскому и два
ангела ведут ее под руки. Когда, проснувшись, монахиня эта пошла к Пелагее
Ивановне, чтобы рассказать ей свой сон, та предварила ее рассказ строгим
запрещением никому не говорить о том, что она видела во сне».
Достопочтенный Михаил Петрович Петров, которого сама блаженная Пелагея
Ивановна духовно усыновила себе и который всем сердцем чтил ее память,
получив столь много благодеяний от нее, с особенным усердием и истинно
сыновней любовью потрудился в собирании достоверных сведений о почившей
подвижнице и имеет у себя несколько собственноручных писем от тех лиц,
которые сами получили от нее или исцеления, или предсказания, или
наставления.
а) Рясофорная послушница Понетаевского монастыря, Дарья Семеновна Березина,
писала ему от 28 марта 1884 г. следующее: «В 1873 году от известной мне
только одной причины сильно болела у меня голова, в особенности левый висок,
так что я с 3 февраля по 13 июня не находила отрады в болезни. Все меры были
приняты к излечению, но ни один доктор не мог помочь (в другом письме своем
Березина говорит: «Врачи нашли, что болезнь совершенно неизлечима;
советовали сделать прокол в виске и говорили, что хотя болезнь и не
прекратится, но не будет ощущаться такой боли»). Но я знала, что болезнь моя
была послана мне самой Царицей Небесной и по просьбе моей, а объявить об
этом кому-нибудь я страшилась и думать. А боль была нестерпимая, поэтому я и
лечилась, а после всего я решилась поехать в Сарово искупаться на источнике
о. Серафима и тут почувствовала некоторую отраду от болезни. В ночь, на
которую я искупалась, я могла заснуть, но утром снова чувствовала боль и в
отчаянии души своей поехала в Дивеевский монастырь, и прямо к Пелагее
Ивановне. При первой встрече она зорко и пристально взглянула на меня, так
что у меня от боли и вместе от радости сердце затрепетало, и слезы душили
меня. Я не успела упасть к ногам ее, как она протянула руку и двумя пальцами
с длинными ногтями начинает слегка колотить мне по больному виску с такими
словами: «Говорю, курва, (любимое ее слово) не лечись, не лечись! Сама
заживет». И начала меня поить чаем с того блюдечка, из которого сама пила. И
много еще говорила мне касательно моей жизни, и все сбылось на мне. И я,
пробыв в Дивеевской обители трое суток, всякий день неоднократно ходила к
ней и чувствовала себя совершенно здоровой, и отправилась в свою обитель. И
с того времени эта болезнь не повторялась.
Во второй раз я была больна, — писала в том же письме Дарья Семеновна
Березина, — в 1876 году, страдала внутренней болью, и мне необходимо было
лечиться. Я три с половиной месяца лежала в уездной земской больнице. С
помощью Бога и врача, который заботливо старался лечить меня, я немного
поправилась, или лучше сказать, опасность, которая угрожала смертью,
миновала, но совершенно оправиться не было мне никакой надежды. Правда, я
сама совсем еще не теряла этой надежды, но со стороны других, а в
особенности моих родных, брата и старшей сестры, которая более всех видела
мои страдания, надежды не было, и все советовали мне для сохранения моей
жизни оставить монастырское послушание, которое на меня было возложено —
петь на клиросе. А я и слышать не хотела, потому что пение для меня было
лучшей отрадой в жизни, самым сладостным утешением и пищей для души. Сестра
особенно много меня упрашивала, настаивала, даже упрекала и опровергала все
мои резоны, и одно говорит: «Откажись от этого послушания». Даже сильно
вооружала против меня и брата моего, от которого я много в жизни зависела. И
что же? Я уж не могла ничего говорить против них, только об одном просила:
съездить и спросить решительного слова от Пелагеи Ивановны, и притом с тем
условием, что как она скажет, так и исполнить. Мое сердце чувствовало, что
она заранее уж предвидела скорбь души моей, потому что я заочно неоднократно
умоляла ее о помощи в моей болезни.
Когда пришли мы с сестрой в ее келью, нашли ее лежащей на прилавке на
постланной постельке, и в головах две подушки. Окружена была она множеством
народа; всякий спрашивал о чем-нибудь и ожидал ответа. Я как взошла, так и
поклонилась ей у постельки, тоже и сестра моя сделала, но мы дали свободу
прочим окончить, а она не сводила глаз с меня в течение целого часа времени.
Потом стали мы ближе подходить к ней, и она так скоро обернулась на бок на
постельке своей и начала сестру мою бить кулаком; несколько ударов дала и
что-то про себя ворчала. Конечно, и сестра и я довольно испугались. Я стояла
у ног ее и ждала, что еще будет. Она обернулась опять по-прежнему и ласково
стала глядеть на меня и что-то шептала губами. И минуту спустя
приподнимается несколько с изголовья и вытягивает ножку свою (но не помню,
которую) и касается моего живота, даже в самое больное место, и крепко
упирается в него ногой. Конечно, для нас было понятно то и другое. И с того
времени я никогда не ощущала болезни в животе моем, и до сего времени без
всякого затруднения пою на клиросе».
б) Послушница Покровской женской общины, что при селе Медяни Курмыжского
уезда Симбирской губернии, Надежда Александровна Разстригина писала
М.П.Петрову от 26 марта 1884 года следующее.
1) «В 1874 году 5 мая дочь курмыжского крестьянина Разстригина, ныне
недостойная послушница Надежда Покровской женской общины, что при селе
Медяни Курмыжского уезда Симбирской губернии, со своей матерью шедши в Киев
для поклонения тамошней святыне, были мимоходом в Серафимо-Дивеевском
монастыре у блаженной старицы, прозорливой Пелагеи Ивановны, для получения
от нее благословения на путешествие. Увидав блаженную старицу, моя
родительница сказала ей: «Матушка, я со своей дочерью иду в Киев,
благословите нас на путь». Получив ее благословение, мать моя опять
спросила: «Схожу ли я благополучно в Киев?» Тогда блаженная старица раскрыла
глаза, сложила руки на груди и легла впереди на лавку, сделавшись как бы
мертвой, сказав: «Я умру». Родительница моя, услышав это, заплакала и
спросила: «Матушка, я, верно, помру дорогой?» Блаженная старица отвечала ей:
«Молоденькая дочка помрет». Эти слова я приняла на свой счет, посему во
время путешествия каждый день и час ожидала своей смерти. Но это
предсказание блаженной исполнилось не надо мною, а над моей родной сестрой
Марией, которая без нас захворала и умерла».
2) «При этом же свидании с Пелагеей Ивановной я спрашивала ее: «Матушка, как
вы благословите меня: в миру ли мне жить или поступить в монастырь? Она дала
мне поцеловать руку свою, говоря тихо: «В монастырь беги». Я опять спросила:
«Да в какой же монастырь?» — «Который недалеко устраивается». Вот и это
предсказание сбылось надо мною. Возвратившись из путешествия, недолго я жила
в доме своих родителей, всего только 41 день. В продолжение этого недолгого
пребывания моего в доме родителей в душе моей возродилось неутомимое желание
— оставить мир и поступить куда-нибудь в святую обитель. Вот я по
благословению блаженной старицы и своих родителей и поступила во вновь
устрояемую обитель — Покровскую женскую общину, где и до сего времени
пребываю.
3) «Предсказание, только не помню, когда оно было, — пишет дальше та же
послушница Надежда Александровна Разстригина. — Двадцатилетняя моя сестра
Агриппина заболела. Нам всем семейством желательно было узнать, выздоровеет
ли больная или умрет? Для этого наша родительница отправилась в
Серафимо-Дивеевский монастырь к блаженной старице Пелагее Ивановне спросить
ее относительно больной. Когда она пришла к блаженной старице, то стала
спрашивать ее: «Матушка, у меня хворает дочка, и не знаю, выздоровеет она
или помрет. Скажите мне». Эти слова моя родительница неоднократно повторила,
но блаженная старица на все ее вопросы ничего не отвечала и молча любовалась
букетом цветов, который в то время держала в руке своей. Наконец послушницы
блаженной старицы начали просить ее: «Матушка, утешьте вы эту женщину,
скажите ей что-нибудь насчет больной ее дочери». После их просьбы блаженная
старица взяла из букета цветок сирени, любовалась на него и повторяла
несколько раз слова: «Груша, Груша!» (уменьшительное слово от Агриппины,
часто употребляемое в просторечии). Потом этот цветок поднесла к лицу
родительницы нашей и сказала ей: «Вот этот цветок и Богу будет хорош». После
того больная наша сестра Агриппина недолго жила на белом свете».
«Всех этих предсказаний, — прибавляет Надежда Александровна Разстригина, — и
исполнения их я была свидетельницей, что и удостоверяю своей подписью».
(Следует подпись.)
в) Собственноручное свидетельство Тверской епархии Малицкого монастыря
духовника, иеромонаха Алексия, от 29 мая 1884 года.
«В 1877 году духовный мой сын М. П. Петров, отправляясь из Твери в
Дивеевс-кий монастырь для свидания с блаженной памяти старицей Пелагеей
Ивановной, которая руководила его в жизни и, можно сказать, усыновила его в
духовном отношении, зашел ко мне проститься и испросить благословения на
путь. При прощании я убедительно просил его, чтобы он попросил совета и
наставления у досточтимой старицы в моих крайне неблагоприятных
обстоятельствах, и вместе с этим святых молитв ее за меня, грешного. По
приезде в Дивеево, когда он передал старице мою просьбу, она сказала:
«Гонение, которое он перетерпит, в радость обратится». И действительно, по
прошествии двух лет я претерпел величайшее гонение, какого я никак не мог
ожидать по преклонности моих лет, но это гонение было к лучшему и
впоследствии обратилось мне в радость. Таким образом все то сбылось, что
было предсказано за два года ранее самого события. Благоговея пред Господом
Богом и мысленно испрашивая ее святой помощи и соизволения на мое
искреннейшее слово правды о таковом ее предсказании, я принимаю дерзновение
всенародно свидетельствовать о даре прозорливости вышеупомянутой старицы
Пелагеи Ивановны, в чем и подписуюсь». (Следует подпись.)
г) Собственноручное свидетельство иеромонаха Ниловой пустыни Тверской
епархии Антония.
«В 1881 году, состоя иеромонахом Тверского архиерейского дома, я тревожился
мыслью, где лучше всего я могу продолжать свое служение? И куда поэтому
должен отправиться? Почему и обратился за советом к старице Пелагее
Ивановне. Через несколько времени получаю ответ на бумажке: «В Нилову
пустынь». Предсказание это сбылось в точности: в 1886 году я поступил в
Нилову пустынь, где со спокойствием духа и прохожу свое служение. По
священству выдаю это за чистую истину». (Следует подпись.)
д) Собственноручное свидетельство крестьянина Тверской губернии
Новоторжского уезда деревни Горок Степана Кудинова, от 14 апреля 1888 года:
«В 1883 году я был в Дивееве и был у Пелагеи Ивановны, которая мне что
говорила, все ее слова сбылись в точности, в чем и свидетельствую моей
совестью». (Следует подпись.)
е) Из собственноручного письма рясофорной монахини Прасковьи Дмитриевны
Арвонатаки от 11 августа 1888 года к духовнику ее, отцу Авраамию, который
просил ее собрать сведения о Пелагее Ивановне от Дивеевских монахинь: «Все
наши монахини, и старые, и молодые, почти в одно слово говорят, что она была
раба Божия. И священником сказанную надгробную речь вам в удостоверение
прилагаю.
А мы все, то есть Серафимо-Дивеевского монастыря сестры, утверждаем
единогласно, что она не только была прозорливой и предсказывала будущее, но
и мысли узнавала, с какими приходили к ней, и часто обличала сказанные слова
о ней в насмешку, или неверие, когда к ней приходили, а после возымели
большую веру и до смерти ее всегда посещали». Далее Прасковья Дмитриевна
упоминает о предсказании Пелагеи Ивановны Елизавете Николаевне Кудрявцевой,
которое мы здесь передадим подробнее: «Одна мирская образованная особа, в
настоящее время монахиня Дивеевского монастыря, еще до поступления своего в
монастырь посетила вместе с родственницей своей Дивеевский монастырь, где ей
очень понравилось, так что она сама пожелала туда поступить, хотя имела
жениха по имени Сергий. Когда пришла она в келью Пелагеи Ивановны и спросила
ее, идти ли ей в монастырь, та ничего не ответила. И хотя вопрос этот
неоднократно предлагался ей посетительницей, продолжала упорно молчать.
Посетительница наконец сказала, что она еще совершенно свободно может
располагать собою и испросить согласия и благословения у родителей своих на
поступление в монастырь. Пелагея Ивановна и на это отвечала ей молчанием и
только зорко смотрела на нее, отчего жутко стало посетительнице; казалось
ей, что точно насквозь видит она всю ее душу. В это время мелькнула в ней
мысль о женихе, и при этом, не он ли служит преградой к поступлению в
монастырь, и не это ли означает молчание прозорливицы. Пелагея Ивановна,
провидя духом ее помыслы, быстро встала с пола, где сидела, выпрямилась во
весь рост, протянула посетительнице свою руку и сказала: «Живи, как ты
живешь. Сергей смертный». Посетительница очень удивилась, что, не зная
дотоле ее и не зная ее жениха, она прямо называла его по имени, и притом так
знаменательно, что как бы предсказывала ему смерть. Действительно, так и
случилось: жених ее вскоре умер, и она, вполне свободная, поступила в
Дивеевский монастырь и прилепилась к Пелагее Ивановне самой искренней
любовью, стала любимой ее ученицей и много потом потрудилась в собирании и
записывании верных сказаний о жизни и подвигах блаженной подвижницы».
Продолжим повествование Прасковьи Дмитриевны Арвонатаки. «Многие в обители
говорят про Пелагею Ивановну, что «она мне много говорила, а что именно,
теперь припомнить не могу»; даже прошедшее рассказывала каждому, кому нужно
было убедиться в ее прозорливости и на пользу души. Мне самой сказала она,
что было со мной в жизни, и прибавила такие слова: «Умнее бы была, если бы
своим умом жила». «Я вам могла бы, — продолжает писать Прасковья Дмитриевна
своему духовному отцу, — о ее предсказаниях, собственно ко мне относящихся,
написать несколько листов, а также относящихся к моему сыну, и все они
сбылись; но теперь печаль и скорбь подавляют меня. Что могла, то собрала и
посылаю к вам... Отец Агафодор, Саровский иеромонах, всегда уважал и чтил
Пелагею Ивановну и однажды приехал посетить ее.
Увидав, что она уж очень слаба, говорит ей: «Пелагея Ивановна, какая ты
стала плохая! Ты скоро умрешь». Она взглянула на него да и говорит ему в
ответ: «А ты впереди меня пойдешь». И что же? Он был у нее в ноябре и 2
декабря скончался, а Пелагея Ивановна умерла 30 января рано утром».
Поясняя повествование Анны Герасимовны о том, как Пелагея Ивановна незадолго
до своей смерти посетила келью матушки игумений, Прасковья Дмитриевна
говорит в письме к своему духовному отцу: «Вот вам еще событие. Всему
монастырю известно, что когда матушке игумений заболеть, то Пелагея
Ивановна, давно уж не выходившая из своей кельи, тут во время обедни
приходит в матушкины комнаты, проходит прямо в ее спальню (хотя совсем не
знала расположения комнат), ложится на ее постель, довольно долго лежит на
ней, охает и стонет и много делает указаний и примет на болезнь, потом
встает с постели и хочет уходить. Келейницы матушкины предложили ей чаю, она
выпила две чашки и ушла прежде, чем матушка возвратилась от обедни.
Матушка игумения действительно скоро занемогла и была близка к смерти, и
шесть месяцев не выходила из кельи».
«Еще вам одно напишу, — продолжает Прасковья Дмитриевна. — Ваш арзамасский
житель, родной племянник Пелагеи Ивановны, Дмитрий Андреевич, приезжал к ней
три раза и с тремя невестами, чтобы она благословила его жениться, но она
все не благословляла, а потом, когда в четвертый раз приехал, то она его
встретила, подала красное яблочко и благословила жениться.
Не только ее слова, но и все движения нужно было замечать, и даже положение,
в каком ее заставали: сидит ли она, лежит ли, или ходит. Я одну барыню к ней
привела, а у барыни два сына были, и мы Пелагею Ивановну застали лежащей
поперек кельи на полу. Так эти дети и делали со своей матерью: все поперек
да напротив, оба своевольничали, оба без расчету деньги тратили и матери не
доставляли ни одной минуты отрадной.
Посетителям много говорила Пелагея Ивановна, и все сбывалось. Стало быть, ее
богоугодная жизнь заслуживала того, что к ней за 600 верст и более приезжали
люди, чтобы по ее совету решать свою участь или узнавать, где правда. Кто
приходил с душевным умилением и истинной скорбью в сердце, она всех
принимала и советы давала, и как она скажет, так все и действовали. А кто
шел с одним только любопытством или от нечего делать, так и она их гоняла,
толкала, даже била и говорила: «Галки, галки!» А иных при мне с намерением
ударяла по одному и тому же месту и по нескольку раз — для их исцеления. Так
было с одной барыней при мне. Пелагея Ивановна все ударяла ее по плечу, и та
не только не отходила от нее, но как будто рада была, что она ее ударяет.
Когда мы пошли от Пелагеи Ивановны, эта барыня сказала мне, что это плечо не
давало ей покоя, такая в нем была ужасная боль, и что после ударов Пелагеи
Ивановны она чувствовала все более и более облегчения».
Все это мы выписали из письма почтенной Прасковьи Дмитриевны к ее духовному
отцу. Уж одно то, что она писала все это к такому лицу, как духовный отец
ее, ясно показывает всю истину слов ее, и всякий совершенно должен им
верить.
Одна из дивеевских сестер, достойная полного уважения и доверия, но желающая
по своему смирению остаться неизвестной, писала от 20 декабря 1890 г. к М.
П. Петрову следующее: «Мать Алевтина сказывала мне: «Когда я в черной
гостинице была старшей, однажды пришел монах средних лет, благоговейный по
виду, кроткий и смиренный, худой и тощий. Я поговорила с ним, он назвал себя
послушником одного из Соловецких монастырей, только не помню, которого, и
идет на богомолье пешком в Киев. На мое предложение ему чаю он сказал, что
не пьет по болезни, а пьет льняное семя, и выпил две чашки». «Я с ним
простилась, — говорила мать Алевтина, — сказав, что иду в церковь, говею,
тогда и он сказал: «Нельзя ли и мне поговеть у вас». — «Отчего же? Можно,
ежели желаете». А сам все так тихо и кротко разговаривал. Приобщился он так,
как приобщаются послушники, без шапочки, с открытой головой. Разговорились с
ним о Пелагее Ивановне; он очень пожелал ее видеть.
— Ах, как бы я желал поклониться ей, — сказал он.
— Что же? Пойдемте, с удовольствием вас сведу.
Пошли с ним. Когда мы отворили дверь, она лежала, но тотчас же встала и,
стоя, зорко смотрела на него. Я ему сказала, чтобы на лавочку сел. И Пелагея
Ивановна рядом с ним села и говорит ему: «Смерть на дороге». Он ответил: «Я,
матушка, боюсь, чтобы душевной смерти не было, а от смерти телесной я
недалек, жду ее, потому что все болен, и надо же когда-нибудь умереть, а
лишь бы душевной-то смерти не было». Она продолжала все зорко на него
смотреть и говорит: «Ведь вам что? Ты — отец, а она — мать, — показывая на
меня. — Ну так и следует сказать. А когда птица вылетит из клетки, то и
птенцы кто куда разлетятся. А право, смерть на дороге!» Потом, отвечая на
его мысль, сказала: «Маленьким не мешает быть, а ведь ты — отец, а она —
мать, ну так и надо сказать». Когда послушник Гавриил (так его звали) вышел
со мною от Пелагеи Ивановны, я ему и говорю:
— Верно, вы должны быть иеромонахом, она вас называла отцом?
— Ну, когда Пелагея Ивановна велела вам открыться, так нечего делать, скажу
всю правду: я, грешный игумен Соловецкий, дал обещание, когда устрою
монастырь, сходить пешком в Киев, скрыв себя, — путешествую, как простой
послушник». А между тем с ним был другой послушник, но он его отсылал всегда
вперед идти, назначая, до каких пор и куда; например, сам пришел к нам в
Дивеево, а послушника отправил в Саров, а когда сам придет в Саров, его
отправит дальше. Это для того, чтобы в безмолвии и тишине идти с единым
Господом и без боязни. «А что Пелагея Ивановна сказала: не мешает быть
маленьким, — это на мою мысль говорила она. Я мысленно говорил ей: я грешный
игумен, а приобщался с открытой головой, как послушник, не погрешил ли я? На
эту тайную мысль она и сказала: «Маленьким не мешает быть. Ты — отец, а она
мать, так и надо сказать». Вот как толковал сам игумен некоторые слова
Пелагеи Ивановны, но он не все их понял, он не понял того вразумления и того
укора, которые делала ему блаженная прозорливица за оставление им братии
обители своей: «Когда птица вылетит из клетки, и птенцы кто куда
разлетятся». О. игумен оставил свою братию, вылетел из клетки, что же могло
случиться с его птенцами, особенно когда смерть ожидала его на дороге?
«Смерть на дороге». Это было ясное и грозное предсказание матушки Пелагеи
Ивановны. Что же случилось? «О. игумен пробыл у нас неделю, — говорит
монахиня Алевтина, -— простилась я с ним с глубоким уважением. Прошло
несколько времени, получаем мы письмо от его послушника. Послушник пишет,
что о. игумен на обратном пути из Киева заболел в Воронеже и там в
монастырской больнице скончался. Итак, предсказание Пелагеи Ивановны сбылось
в точности, он не возвратился более в свой монастырь, смерть посетила его в
дороге. Немало хлопот причинила смерть его в Воронеже. И там выдавал он себя
за послушника, но когда рассмотрели его бумаги, то для удостоверения в том,
что он игумен, должны были отнестись к Архангельскому епископу, и тот
подтвердил, что он точно игумен, ближайший ученик его и любимец, и все
книги, какие нашлись у покойного, подписаны были рукой преосвященного».
«Еще скажу факт прозорливости блаженной Пелагеи Ивановны, — пишет М. П.
Петрову та же смиренная дивеевская сестра, желающая остаться неизвестной. —
Варвара Александровна Карамзина послала свою келейницу к Пелагее Ивановне;
она посланной сказала: «А баба-то мертвая». Через несколько дней Карамзина
получает от своего племянника г-на Еселева известие, что жена его в этот же
самый день умерла и лежала на столе».
«Родственница моя А. М. И-на, — продолжает та же дивеевская подвижница, —
имела весьма великую веру и пламенную любовь к Пелагее Ивановне и поступила
в монастырь по ее благословению. За пять лет до своей смерти она была у нее
совершенно здоровой и просила ее помолиться за ее трех молодых монашенок. А
Пелагея Ивановна сказала ей: «Ты их воспитывала, а Бог тебя заколет?» Никто
не понял тогда, что значит это слово: заколет. Что же? Чрез несколько
времени она слегла в постель и пять лет не покидала ее, страдала солитером,
и переходы болезни были разительны и разнообразны. Ее поднимали с постели и
сажали, одна рука была в параличе, без движения; по временам были припадки
от волновавшегося солитера, и несколько месяцев все тело ее было как бы
онемелым, все члены как бы омертвелыми с головы до ног. Шесть послушниц
поднимали ее с кровати и те же шесть послушниц клали на кровать. Вот,
действительно верно было слово: "Бог тебя заколет". Потом такое болезненное
состояние ее прошло, и осталась одна рука без движения. За полтора года до
смерти, 21 сентября, во время ранней обедни, когда пели Херувимскую песнь (я
тогда ктиторшей была, при свечном ящике стояла), меня позвали к А. М., и что
же я увидела? А. М. сидит посреди комнаты бледная, как мертвец, с закрытыми
глазами (а у нее был всегда легкий румянец на щеках), грудь синяя, и икала
она громко, на всю келью, окружена была семью сестрами, шестью послушницами,
старшей больничного корпуса Карамзиной, докторшей монастыря Федосьей
Васильевной Эпальской. Меня послали как можно скорее к Пелагее Ивановне. Я
скорбная бегу, боясь уже не застать ее, потому что солитер поднялся к шее и
душил ее, сердце стало реже биться и пульс все более и более ослабевал, так
что докторша сказала мне: «Ради Бога, скорее к Пелагее Ивановне, чтобы она
помолилась за А. М.; солитер ее окончательно задушит». А грудь и шея все
более синели, и лицо покрывалось уже мертвенной бледностью. Не успела я
подбежать к Пелагее Ивановне и сказать ей: «А. М. умирает, помолитесь,
матушка, чтоб Господь принял ее душу с миром», — как она быстро, глядя на
меня, перекрестилась и сказала: «Право, ей Богу! И ты такая же, как А. М., и
ты пройдешь такою же болезнью, коли из тебя его не вынуть. А она еще не
умрет». Пораженная этими словами и успокоенная тем, что А. М. не умрет, я с
верой пошла домой, не думая о себе. Вскоре после моего возвращения
действительно солитер начал опускаться вниз и когда, видно, занял свое
место, А. М. открыла глаза и оживилась. Ее подняли и положили на кровать, на
которой она все так же пролежала еще полтора года».
Так писала достопочтенная дивеевская подвижница к М. П. Петрову об
исполнении предсказания Пелагеи Ивановны над болезненной Анастасией
Михайловой, но и над ней самой исполнилось слово великой старицы: «И ты
пройдешь тою же болезнью, коли его из тебя не вынуть». В том же самом письме
она писала к г-ну Петрову: «Солитер расстраивает так сильно всю мою
внутренность, что я едва ноги таскаю по комнате и исхудала так, что страшно
глядеть. Никуда не хожу более трех недель, даже у себя в домовой церкви не
бываю».
Все эти собственноручные свидетельства ясно показывают, какое благотворное
влияние имела блаженная Пелагея Ивановна на всех тех лиц, которые прибегали
к ней за помощью, и какими высокими благодатными дарами обладала она.
В дополнение к сведениям, сообщенным достопочтенной Анной Герасимовной о
последних днях блаженной старицы Пелагеи Ивановны, мы приведем здесь еще
некоторые сведения, заимствованные из письма той же дивеевской подвижницы к
А. Ф. Ковалевскому.
«У таких подвижниц, как Пелагея Ивановна, — пишет она, — часто бывают при
созерцательной и образцовой их жизни свои тайные видения и откровения при
благодати Святого Духа, им присущей... Я отправилась в келью Пелагеи
Ивановны к Анне Герасимовне, и между разговорами спросила ее: «Что?
Пелагея-то Ивановна в первое время по вступлении в монастырь ходила ли в
церковь?»
— Как же, ходила; и приобщалась не часто, а очень часто оставалась молиться
в церкви. Потом наш протоиерей Василий (любим был отцом Серафимом) приходил
к ней в келью приобщать ее. Раз как-то он пришел ее приобщить; она
приобщилась да и стала сама его исповедовать, так что он ужаснулся и
поклонился ей в ноги и просил ее святых молитв, так все верно и прозорливо
она ему сказала! С тех пор весь монастырь по словам батюшки Василия стал
считать ее великой прозорливицей. Потом она очень редко приобщалась». «А
раз, — продолжает та же дивеевская подвижница, — одна сестра, смущавшаяся,
что она никогда не приобщается, сидя у нее в келье, думала об этом. А
Пелагея Ивановна и говорит ей: «Посиди у меня, дочка». Та довольно поздно
засиделась и уснула. Когда проснулась, видит, что Пелагея Ивановна стоит со
скрещенными руками и ангел Божий ее приобщает. А когда та сестра подошла к
ней, то она погрозилась и сказала: «Молчи о том, что видела». Потом еще
другая ее келейница Пелагея Гавриловна недавно мне передавала: «Лет 30 тому
назад проснулась я ночью и вдруг вижу: ангел Божий прилетел, взял ее и
скрылся на небо, а потом опять спустил ее. И Пелагея Ивановна лежит на полу
у печки, лицо светлое, радостное. Я к ней да и говорю: «Матушка, что я
видела-то!» — «Молчи, молчи, никому не говори!» — ответила она.
«До кончины своей за пять лет Пела-гея Ивановна сделалась очень больна,
безнадежна; мы думали, что она скончается. Тогда при матушке игумений,
казначее и многих сестрах ее соборовали два священника и диакон. Я тоже была
и рыдала, да и все плакали, и мать игумения; а она смотрит на всех с
ангельской улыбкой и переводит свои светлые, блестящие голубые глазки со
священников то на матушку, то на сестер. В руках же имела огромный букет
цветов и перебирала их. Нашей удручающей скорби не было пределов, но
благодаря Всевышнему, она осталась жива, только год от году слабела».
Затем достопочтенная подвижница дивеевская повторяет почти буквально тот
случай, когда батюшка о. Иоанн Доримедонтович Смирнов пришел со Святыми
Дарами в келью Пелагеи Ивановны и хотел ее приобщить, а она слегка отклоняла
неоднократно святую Чашу, а потом и приобщилась.
Изображая самые последние часы ее земной жизни, дивеевская подвижница
говорит: «Сестры все перебывали у нее и до самой кончины осаждали ее келью,
желая принять последнее ее благословение, но неотступно день и ночь при ней
пребывали, по назначению и благословению начальницы, кроме трех ее келейниц,
еще четыре сестры: Чернышева, Арвонтаки, Карамзина и я, грешная Кудрявцева.
Глядя на нее, мы рыдали и невольно замечали, что ей были таинственные
видения, то тяжелые и страшные для нее, то радостные и светлые. Вдруг,
например, повернет голову к стене и грубым голосом скажет и пальчиком
погрозит: «Нет, этого я не делала!» Видно, враг рода человеческого и к ней
приступал со своей ложью и клеветами. А то раз, несмотря на страдания и
крайнюю слабость сил, накануне уже самой смерти, вдруг привстала на кровати,
протянула ручки свои, высоко поднимая их, и в восторге воскликнула: «Матерь
Божия!» Лицо ее сияло радостью, и вся она трепетала. Сказав эти слова, она в
изнеможении опустила свою голову на подушку. Видно, Матерь Божия не оставила
ее без Своей божественной помощи в последние минуты ее жизни.
НАДГРОБНОЕ СЛОВО
Надгробное слово, произнесенное при отпевании блаженной Пелагеи Ивановны,
имеет весьма важное значение. Оно указывает на ту духовную связь, которая
находилась между нею и прозорливым старцем Серафимом Саровским, и
разъясняет, какое значение имела почившая подвижница для Дивеевской обители.
Оно начинается такими словами: Блажен путь, в онь же идети днесь душе ко
уготовася тебе место упокоения. Проповедник, упомянув о кончине блаженной
Пелагеи Ивановны, говорит дивеевским инокиням: «Еще раз постигла вас,
благоговейные матери и сестры, глубокая скорбь разлуки с дорогим для вас
существом. Было время, когда вы глубоко сетовали и плакали о разлуке с
приснопамятным старцем Серафимом, вашим отцом, основателем сей святой
обители, теперь вы плачете об общей вашей матери — сей лежащей во гробе
блаженной старице Пелагее Ивановне. У вас нет уже ни отца, ни матери; и вы в
полном смысле — сироты» (так любил называть дивеевских подвижниц сам старец
Серафим).
Затем в утешение сетующих инокинь проповедник говорил: «Вы, конечно, не
будете искать себе отрады и утешения в одних слезах; ваша достоуважаемая
старица Пелагея Ивановна, как и приснопамятный старец Серафим, оставили вас
только телом, а не духом; по духу они вам отец и мать, по духу они и сейчас
живы и находятся в ближайшем предстательстве за вас пред престолом Господа
Бога, Творца и Промыслителя всех. Вспомните: когда вы оплакивали разлуку со
своим отцом, старцем Серафимом, вы думали, что потеряли все; вы оставались,
на первый взгляд, беспомощными, вас отовсюду теснили; вы не имели ничего: ни
места для обители, ни крова для жилища. Ну, что еще вам более можно было
потерять?.. Но было ли все это к лучшему? Тогда наша обитель была истинно
бедная, никем не знаемая, кое-как влачила свое существование, а теперь что
стало? И все, конечно, по молитвам старца Серафима, памятованием его людьми
благочестивыми, благотворительными; наша обитель стала хотя не богатой, но
обширной, славной и, можно сказать, цветущей. Так и достоблаженная старица
Пелагея Ивановна, которая была для вас нежно любящей матерью, которая
сора-довалась вашим радостям, которая ласкала и утешала вас в ваших скорбях,
оставляет вас только телом, но имейте несомненную уверенность, что она не
прервет с вами духовного союза. Она своим предстательством пред престолом
милосердого Господа будет вам утешительницей в скорбях и всяких невзгодах
трудовой иноческой жизни... Прощаясь с нашей дорогой Пелагеей Ивановной,
помолитесь Господу Богу, чтобы ее строгие иноческие подвиги, которыми
ознаменовала она жизнь свою, пребыли и для нас образцом пламенной любви к
Богу и к ближним и примером истинной заботливости о нашем собственном
спасении и спасении наших ближних, а ее беспримерное юродство, соединенное с
величайшим самоотвержением, напоминающее нам древних великих подвижников и
подвижниц христианства, да утвердит в наших сердцах уверенность, что и в
наши времена, внешне скудные верою и благочестием, премилосердый Господь
воздвигает в наше назидание и утешение великих подвижников и подвижниц веры
и благочестия».
«Ты же, незабвенная матушка Пелагея Ивановна, — говорил проповедник,
обращаясь к почившей, — исполненная долголетней и многотрудной жизни и
пламенной любви к Богу, гряди с миром, куда воззвал тебя Вседержитель. Да
обретет там твоя чистая душа то сокровище, которое она искала для себя и для
ближних в продолжение всей земной жизни, да сподобит тебя Господь радостно
встретить там великого отца и наставника твоего и нашего старца Серафима и
вместе с ним и со всеми святыми вечно созерцать и славословить Господа Бога,
и да дарует он тебе благодать — быть молитвенницей и за нас грешных».
Слово это, произнесенное при гробе, в котором покоилась почившая Пелагея
Ивановна, как живая, «вся — красота духовная», как знаменательно выразилась
о ней досточтимая Анна Герасимовна, «вся, просветившаяся каким-то тихим и
необыкновенным светом», и особенно это сближение ее с великим подвижником,
общим отцом и наставником всех дивеевс-ких сестер, старцем Серафимом, не
могло не произвести самого сильного впечатления не только на сестер
дивеевских, но и на всех присутствовавших при отпевании. Все чувствовали,
что они прощаются с родной матерью; все понимали, что она переходит в
лучший, горний мир, и по любви своей не забудет их и там, у престола
Премилосердого Господа.
После погребения тотчас началось поминовение усопшей. И в храме Божием, и во
многих кельях читалась день и ночь Псалтирь, ежедневно совершались
заупокойные Литургии, многократно в день служились панихиды и для сестер, и
для посторонних богомольцев.
В обители распространялись слухи о дивных явлениях почившей то одной, то
другой сестре.
«Мать Маврикия передавала мне, — пишет неоднократно нами упоминаемая
дивеевская подвижница, — что со дня кончины блаженной нашей старицы Пелагеи
Ивановны она часто погружалась в думу, как легко и бесстрашно Пелагея
Ивановна должна проходить мытарства. Постоянно имея это памятование на
сердце, она в 20-й день после ее кончины пришла в ту келью, в которой
Пелагея Ивановна жила 45 лет. Взошедши в келью, она увидела Пелагею Ивановну
в отроческом виде и приняла это за душу новопреставленной, и сказала:
«Матушка Пелагея Ивановна! Я думаю, как вам хорошо там». На эти слова она
повторила три раза: «С Елисеем, с Елисеем, с Елисеем». Мать Маврикия,
обращаясь к Анне Герасимовне, спросила ее: «Про кого это Пелагея Ивановна
говорит?» Анна Герасимовна ответила ей: «Елисей был пророк и любимый ученик
пророка Божия Илии».
«Наша монахиня Феодосия Егоровна, — продолжает писать та же дивеевская
подвижница, — рассказывала, что она видела незадолго до 40-го дня
незабвенную матушку нашу Пелагею Ивановну вместе с блаженной Прасковьей
Ивановной, — той самой, у которой Пелагея Ивановна в начале своего
многотрудного подвига училась молитве Иисусовой; они беседовали между собой
и долго оставались на пригорке около источника матушки Александры, нашей
первоначальницы.
Наша служащая больным Мария, много плакавшая о Пелагее Ивановне и в течение
40 дней прочитывавшая ежедневно все 150 псалмов по ней, видела ее в церкви
во гробе; подошла к ней и видит, что она смотрит, как живая. Тогда Мария
стала просить ее, чтобы она помолилась за нее. Пелагея Ивановна отвечала:
«Что плакать-то? Я за тебя молюсь и буду молиться».
Послушница старицы Платониды, Екатерина, ложась спать, подумала, отчего она
не видит Пелагеи Ивановны, несмотря на то, что столько раз молилась о том. И
вот в 40-й день удостоилась видеть чудный сон. Перед ней было огромное поле,
на нем воздвигнут великолепный собор с хрустальными окнами со множеством
глав, обнесенный очень высокой белой оградой. Несмотря на высоту ограды,
чрез нее виднелись в соборе белые свечи, ярко горевшие. «На паперти пред
входом в соборные двери какой-то блаженный старец, стоявший около меня, —
описывала свое видение Екатерина, — сказал мне: «Вот ты желала видеть
Пелагею Ивановну; вот это ее место». А вдали находились великолепные сады».
«Одна из наших больных видела, — говорит еще все та же дивеевская
подвижница, — блаженную Пелагею Ивановну в 40-й день после ее праведной
кончины, что она радостно предстоит Господу и молит Его не оставить ее
обитель, и чтобы все в ней подвизающиеся сподобились вечного блаженства.
«Вид Пелагеи Ивановны, — говорила эта больная, — был так дивен, и кругом ее
было так светло, что я никогда до гроба не забуду этого сна, который при
одном воспоминании приводит меня в неизреченную радость и сердечный
трепет»».
Таковы сказания о блаженной старице Пелагее Ивановне, собранные нами от лиц,
самых близких к ней. Мы старались сохранить, по возможности, подлинные слова
этих лиц и их воззрения на великую подвижницу. При помощи их сказаний
восстает пред нами во всем нравственном величии эта необыкновенная
страдалица, эта немыслимая почти в наше время Христа ради юродивая, эта
чудная прозорливица, и привлекает к себе сердца всех истинно верующих в
Господа Иисуса Христа и Его всемогущую благодать.
Чудная связь находится между этой необыкновенной подвижницей и великим
старцем Серафимом, основателем Дивеевской обители, начало которой положил он
по особому откровению свыше и по благословению Пресвятой Богородицы. Эта
чудная связь началась на земле при необыкновенных обстоятельствах, когда
прозорливый старец после продолжительной своей беседы с Пелагеей Ивановной —
еще молодой супругой Сергея Васильевича — благословил ее на великий подвиг
юродства, поклонился ей до земли и сказал умоляющим голосом: «Поди, поди,
матушка, поди в Дивеево, побереги моих сирот», продолжалась она и после
того, как чудный старец переселился в вечность. Пелагея Ивановна как молнией
освещала свой путь, когда при разных обстоятельствах своей жизни твердила:
«Я — Серафимова», «Серафим меня испортил», «старичок-то (то есть Серафим)
ближе к нам...» — и до конца жизни своей неусыпно бодрствовала над
Дивеевской обителью. «Вон сколько у меня деток-то», — говорила она другой
блаженной, Паше Саровской, выражая всю любовь свою к Дивеевским сиротам. А
эта сердобольная заботливость о матери игумений Марии, о ее трудах и
хлопотах хю управлению обителью, эта ревность по правде попранной и
поруганной, когда она решилась вразумить святителя, — все это ясно
показывало в ней верное и точное исполнение просьбы великого старца: «Поди,
поди в Дивеево, побереги моих сирот». И она берегла и сберегла их для
вечности. Бережет и теперь, без сомнения, своей молитвой ко Господу и своим
ходатайством пред Ним.
КЕЛЬЯ БЛАЖЕННОЙ ПЕЛАГЕИ ИВАНОВНЫ.
Келья блаженной Пелагеи Ивановны сохранялась в обители с особенной
заботливостью в том самом виде, в каком она была при ее жизни. В переднем
углу чулана — ей собственно принадлежавшие святые иконы: Спасителя,
благословляющего с раскрытым Евангелием и словами "Приидите, благословении
Отца Моего" в фольговой ризе, — благословение ей родного отца ее, и
Владимирская икона Божией Матери в фольговой ризе — тоже родительское ей
благословение, и затем прочие святые иконы, которые ей были приносимы и
даримы разными богомольцами.
В келье все убогие келейные вещи, напоминающие собою великую подвижницу
Христову, и над этими по виду убогими, но тем не менее для обители
драгоценными останками ее, сделаны следующие надписи:
1) Особое место — на полу около печки, где на простом жестком войлоке
пребывала большей частью раба Божия, старица Христова Пелагея, все ночи
проводя без сна в созерцании и молитве. На этом же, освященном ее
молитвенными подвигами и различными ей бывшими откровениями, месте бывала
она посещаема на лоне Господа блаженствующими святыми, равно и старцем
Божиим Серафимом.
И столь было любезно душе ее это место, что говорила часто: «Умру, а не уйду
отсюда».
2) Ложе: кровать, тюфяк, подушка, на которых последние трое суток земной
подвижнической жизни своей блаженная старица Пелагея окончила многотрудный,
тернистый свой подвиг и почила сном покоя блаженной вечности, 1884 года, 30
января, в четверть второго часа по полуночи, 75-ти лет от роду.
3) Вещи, в скорбной земной подвижнической жизни служившие рабе Божией,
Христа ради юродивой старице, блаженной Пелагее:
а) железная цепь, которую наложили на нее муж с родной матерью и которой
приковывалась она к стене, как зверь лютый, ради подвига ее юродства Христа
ради, в продолжение долгих восьми лет жизни ее в миру.
б) железный пояс, который также долгие восемь лет жизни своей в миру носила
она Христа Господа ради, так что врос он в мучимое всякими побоями и
истязаниями удручаемое тело ее, и уже с кровью сняла она его, придя в эту
святую обитель.
в) свитки и рубашки, ей приходившими боголюбцами Христа ради подаваемые и ею
с любовью носимые, сарафан блаженной старицы Пелагеи, чулки, лишь года за
два до успения ею надеваемые и носимые ради старческой немощи, убогое одеяло
блаженной Христовой старицы.
Вскоре на могиле блаженной старицы вместо простого дубового креста
воздвигнут был большой изящный памятник; на этом памятнике следующие четыре
надписи:
1) «Пелагея Ивановна Серебреникова, урожденная Сурина, по благословению
старца Божия иеромонаха Серафима за святое послушание оставила все счастье
земной жизни, мужа и детей, приняв на себя подвиг юродства, и приняла
гонения, заушения, биения и цепи Христа Господа ради. Родилась в 1809 году,
прожила в монастыре 47 лет, и 30 января 1884 года отошла ко Господу 75 лет
от роду».
2) «Блажени есте, егда поносят вам, и изжденут, и рекут всяк зол глагол на
вы, лжуще мене ради. Радуйтеся и веселите-ся, яко мзда ваша многа на небесех.
Все здесь претерпевшая и все превозмогшая силою любви твоей к Богу, любви
Его ради потерпи нашу немощь духовную и крестом подвига твоего заступи нас».
3) «Свято-Троицкого Серафимо-Дивеева монастыря Серафимов Серафим, блаженная
Пелагея. Пелагея, взяв крест свой ради Бога, на земле жила она вся в Боге, и
на небе живет вечно с Богом».
4) «Блажени изгнани правды ради, яко тех есть Царство Небесное. На тернистом
пути подвига твоего не оставляла ты никого, к тебе прибегающего не забуди и
там, в блаженстве вечной Божией славы, обитель, тобою излюбленную».
Инокини Дивеевской обители и благочестивые богомольцы посещают и могилу, и
келью блаженной подвижницы с особенным чувством любви и благоговения. Всем
хочется помолиться на том месте, где покоится многострадальное тело почившей
и где витает ее чистая душа; всем хочется вознести свою молитву пред теми
святыми иконами, пред которыми молилась в своем чулане почившая старица и
которые были благословением ее родителей; всем хочется подышать тем
воздухом, которым дышала великая подвижница, побыть хоть несколько минут на
том месте, где она столько лет подвизалась, благоговейно взглянуть на эту
цепь и на это кольцо, которыми ее приковывали, и на все эти убогие вещи, ей
принадлежавшие, и поучиться ее долготерпению, простоте и скудости, и вместе
с тем усердно попросить ее святых молитв за себя и за своих ближних.
Прозорливый старец Серафим предсказал о своей Дивеевской обители, что она
прославится святостью своих подвижниц и процветет и духовно, и вещественно.
Слова богомудрого старца сбылись. Блаженная Пелагея Ивановна своей святой
жизнью прославила Дивеевскую обитель, и начала процветать эта обитель и
духовно, и вещественно. И дай Бог, чтобы она и теперь более и более сияла
святостью жизни своих подвижниц и из рода в род процветала и духовно, и
вещественно во славу Божию. |
