|
ГЕРМОГЕН, ЕПИСКОП ТОБОЛЬСКИЙ И
СИБИРСКИЙ.
Священномученик Гермоген, епископ Тобольский (в миру Георгий Ефремович
Долганов), родился 25 апреля 1858 года в семье единоверческого священника
Херсонской епархии, впоследствии принявшего монашество.
Первоначальное образование Георгий получил в духовной школе родной епархии.
Затем выдержал экзамен на аттестат зрелости при классической гимназии города
Ананьева Херсонской губернии и поступил в Новороссийский университет Одессы,
где окончил полный курс юридического факультета. Здесь же он прошел курс
математического факультета и слушал лекции на историко-филологическом
факультете. Глубоко религиозный с детских лет, Георгий рано почувствовал
влечение к подвижнической жизни. Но решительный шаг ему помог сделать
архиепископ Херсонский Никанор (Бровкович). Способствовало окончательному
выбору и занятие науками, ибо того, кто добросовестно и смиренно ищет
истину, науки приведут к Богу.
Окончив университет в Одессе, он поступил в Санкт-Петербургскую Духовную
академию и здесь принял монашество с именем Гермоген. Посвященный в сан
диакона, а затем 15 марта 1892 года в сан иеромонаха, он много потрудился
как проповедник, принимая большое участие в кружке студентов-проповедников.
Со времени рукоположения он своим истовым богослужением в академическом
храме снискал много почитателей. Студенты видели в нем инока по призванию и
будущего строителя Русской Церкви.
В 1893 году иеромонах Гермоген окончил академию и был назначен инспектором,
а затем ректором Тифлисской Духовной семинарии с возведением в сан
архимандрита. Не желая потакать духу времени, выражавшемуся в
антицерковности и бездуховности, архимандрит Гермоген твердо направлял жизнь
учебного заведения в русло церковности, дух которой он старался привить
преподавателям и студентам. Не ограничиваясь просветительской деятельностью
в рамках семинарии, он создавал церковные школы и содействовал
распространению миссионерства среди населения российской окраины.
14 января 1901 года в Санкт-Петербурге в Казанском соборе состоялась
хиротония архимандрита Гермогена во епископа Вольского, викария Саратовской
епархии. Чин хиротонии совершали: митрополиты Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский)
и Московский Владимир (Богоявленский), епископ Гдовский Вениамин
(Казанский). При вручении епископу Гермогену архиерейского жезла митрополит
Антоний сказал: "Размышляя о вступлении нашем в новый, двадцатый век... мы
невольно останавливаемся на сочетании в жизни и истории начал временного и
вечного, изменяемого и неизменяемого... Времена идут и сменяются, а Богом
установленные основы церковного строя и жизни остаются неизменными. В этом
неизменном начале Божиих глаголов и повелений и заключается высший разум
жизни, без которого она была бы безсмысленна и ничтожна".
Этому высшему разуму жизни - Христу и Его Церкви священномученик Гермоген
служил всю жизнь, терпя гонения от начала архиерейского служения до своей
мученической кончины.
Недолго пробыл он викарным епископом; в 1903 году его назначили епископом
Саратовским и в том же году вызвали для присутствия в Святейшем Синоде.
Став правящим архиереем, он сразу заявил свою программу: "Трудиться,
трудиться и трудиться на благо паствы, в союзе мира и любви, в послушании
власти, при полном единении сил и единодушном стремлении соработников
принести пользу тем, для кого назначаются работы". Особое внимание святитель
обратил на развитие миссионерского дела. Строились новые церкви, скиты,
молитвенные дома и часовни. В монастырях вводились уставные церковные службы
и пение, выписывалась братия с Афона и из других обителей, отличавшихся
строгостью жизни и соблюдением устава. К миссионерской деятельности епископ
привлек много верующих людей, многих с высшим образованием. Началось издание
брошюр и листков по вопросам веры для широкого распространения в народе,
которые безплатно раздавались по церквам и в школах. Были организованы
религиозные чтения и внебогослужебные беседы, программу для которых
составлял сам епископ и он же руководил ими.
Часто объезжая приходы епархии, святитель служил с таким благоговением и
молитвенным настроем, что крестьяне одного из сел говорили своему
священнику: "Деды и прадеды не видали такого. Нам не забыть этого светлого
торжества, но из рода в род, от отцов к детям, от детей ко внукам перейдут
наши рассказы о приезде владыки Гермогена к нам в село".
Во время службы в Кафедральном соборе многие плакали от умиления и духовной
радости, так благоговейно и трепетно молился владыка в алтаре перед
престолом Божиим. Каждую среду епископ служил вечерню с Акафистом
Всемилостивому Спасу, за которым пели все присутствующие. На эти вечерни
сходилось множество верующих. По просьбе православного населения города
святитель совершал крестные ходы. Причем с каждым разом число их участников
увеличивалось, и вскоре они охватили весь город.
Во время революционных безпорядков 1905 года епископ Гермоген предложил
рабочим собираться для решения вопросов религиозной и общественной жизни.
Эти собрания происходили при его участии: на одном из них было решено
выстроить новый храм, который принадлежал бы рабочим.
В январе 1905 года, когда после петербургских событий волнения и забастовки
произошли и в Саратове, епископ выступил с разъяснениями происшедшего.
Многие рабочие насильственно были оторваны забастовщиками от работы и
понесли лишения; владыка предложил прийти им на помощь - благословил
провести сбор денег, в котором сам принял участие.
6 февраля 1905 года святитель отслужил панихиду по убиенному великому князю
Сергею Александровичу, сказав, что в кровавой смерти его повинны не только
террористы, но и русское общество, многие члены которого мало веруют, не
исполняют и даже отвергают уставы и устои государственные.
Во всех городских храмах во время революционных безпорядков, по
благословению владыки, совершались ежедневные вечерние богослужения,
говорились проповеди, разъяснявшие существо событий и раздавались книги, так
что народ довольно скоро разобрался в происходящем и волнения прекратились.
Саратов и после 1905 года оставался городом "передовой общественности" и
революционной интеллигенции: в 1908 году Саратовская Дума решила назвать две
начальные школы именем Л. Н. Толстого. Епископ обратился к губернатору с
просьбой отменить постановление Думы, но получил отказ.
С большой любовью и уважением относился к епископу Гермогену святой
праведный Иоанн Кронштадтский, который говорил, что за судьбу Православия он
спокоен и может умереть, зная, что епископы Гермоген и Серафим (Чичагов)
продолжат его дело, будут бороться за Православие. Отец Иоанн, предрекая
мученическую кончину святителя, писал ему в 1906 году: "Вы в подвиге;
Господь отверзает небо, как архидиакону Стефану, и благословляет Вас".
Истинный пастырь, епископ Гермоген, подобно святителям Василию Великому и
Иоанну Златоусту, не мог не защищать Православие от проповедей безбожия и
разврата, которые стали громко раздаваться с театральных подмостков.
Он выступил против постановки в Саратове пьес "Анатэма" и "Анфиса" Л.
Андреева, обратившись с просьбой через предводителя дворянства к
Саратовскому губернатору защитить православных, но получил ответ, что "в
этих пьесах не видится ничего такого... да и губернатор не имеет права
воспрещать пьес, разрешенных цензурой". Владыке стало ясно, что власть
отказывается от защиты нравственных основ народной жизни, которые имеют
единственным своим источником Православие.
14 ноября 1910 года в Саратовском Кафедральном соборе епископ произнес слово
по поводу постановки пьес "Анатэма" и "Анфиса", закончив его обращением к
светской власти с ходатайством о принятии всех возможных мер по прекращению
возмутительного богохульства на театральных подмостках (в "Анатэме") и столь
же возмутительной проповеди разврата (в "Анфисе").
"Выступая с пастырским словом против пьесы, - писал позже владыка, - я вовсе
не имел в виду той или иной литературной ценности ее - а она, по общему
признанию, ничтожна; я имел в виду эту пьесу как возмутительный пасквиль
против Божественного Провидения и всех дорогих и священных для каждого
христианина предметов веры. Ведь уже самый факт оскорбления Божия лица и
Божия Промысла, Божия дела в человечестве должен до глубины души оскорблять
и возмущать тех (православных), которые чуть ли не в нескольких шагах от
театра славят Того же Господа Бога и все Его чудные дела и спасительное
Промышление о человечестве!"
Большинство образованного общества, которое только по имени еще называлось
христианским, восстало на владыку за его защиту христианских истин и
нравственности, так что святителю пришлось снова объясняться. "Мое
"выступление" отнюдь не вызывалось лишь какою-нибудь безотчетною, стихийною,
так сказать, ревностью, - писал он, - оно явилось как вполне серьезный и
духовно-осмысленный шаг: имело под собой в основном каноны Святой Церкви и
учение святых отцов и учителей Церкви.
Православная Церковь всегда отрицательно относилась к театральным языческим
представлениям, в особенности к тем, которые давались в воскресные и другие,
чтимые христианской Церковью дни, запрещая присутствовать на них не только
"числящимся в священном чине и монахам" (24-е правило Карфагенского Собора),
не только "детям священников" (18-е правило Карфагенского Собора). В случае,
если театральные и вообще "представления позорищных игр" будут даваемы "в
день воскресный и в прочие светлые дни христианской веры", 72-е правило
Карфагенского Собора рекомендует обращаться к христианским царям с просьбой
запрещения игр в эти дни. Тому же самому учат и святые отцы и учителя
Церкви. "Какая выгода, - говорит святитель Иоанн Златоуст, - ходить на
зрелище беззакония, посещать общее училище безстыдства, публичную школу
невоздержания, восседать на седалище пагубы. Да не погрешит тот, кто сцену,
это пагубнейшее место, полное всякого рода болезней, эту вавилонскую печь,
назовет седалищем пагубы и школою распутства, и училищем невоздержания, и
всем что ни есть постыднейшего. Действительно, диавол, ввергнув город в
театр, как бы в какую печь, затем поджигает снизу, подкладывая не хворост,
не нефть, не паклю, не смолу, а, что гораздо хуже этого, любодейные взгляды,
срамные слова, развратные стихотворения и самые негодные песни".
"Театр погашает веру и христианскую жизнь, - говорил отец Иоанн
Кронштадтский, - научая рассеянности, лукавству (или умению жить в миру),
смехотворству; он воспитывает ловких сынов века сего, но не сынов света.
Театр - противник христианской жизни; он - порождение духа мира сего, а не
Духа Божия. Истинные чада Церкви не посещают его.
Театр - школа мира сего и князя мира сего - диавола; а он иногда
преобразуется в ангела света; чтобы прельщать удобнее недальновидных, иногда
ввернет, по-видимому, и нравственную пьесу, чтобы твердили, трубили про
театр, что он пренравоучительная вещь и стоит посещать его не меньше церкви,
а, пожалуй, и больше: потому что-де в церкви одно и то же, а в театре
разнообразие и пьес, и декораций, и костюмов, и действующих лиц".
Епископ Гермоген приготовил и прочел в Святейшем Синоде доклад, где приводил
обоснования необходимости отлучения некоторых русских писателей от Церкви.
По инициативе автора доклад был отпечатан и роздан членам Государственного
Совета и многим влиятельным лицам. Реакция государственных чиновников была
однозначно равнодушной. Все малодушно боялись задеть общественных кумиров,
хотя многие государственные чиновники считали себя православными.
На очередной сессии Святейшего Синода в конце 1911 года епископ резко
разошелся во мнениях с обер-прокурором Синода В. К. Саблером по поводу
попытки введения в Православной Церкви корпорации диаконис и чина
заупокойного моления об инославных. Епископ выступил в защиту церковных
канонов против обер-прокурора и синодальных чиновников, часто совершенно
равнодушных к судьбе Православия. Обер-прокурор Саблер при молчаливом
согласии заседавших в Синоде архиереев стоял на своем мнении. И 15 декабря
1911 года епископ Гермоген послал телеграмму Государю, как верховному
защитнику и охранителю устоев православного государства. Он писал: "В
настоящее время в Святейшем Синоде поспешно усиливаются проводить некоторые
учреждения и определения прямо противоканонического характера... Святейший
Синод вводит чисто еретическую корпорацию диаконис... В Синоде голосовали за
введение в Православной Церкви грубо противоканонического чина заупокойного
моления Православной Церкви о еретиках инославных... оказывая тем самым
открытое попустительство и самовольное безчинное снисхождение к противникам
Православной Церкви".
Обер-прокурор Синода Саблер подал Царю доклад с просьбой уволить епископа
Гермогена от присутствия в Святейшем Синоде, повелев ему отправляться в
епархию. 7 января указ об увольнении был объявлен преосвященному Гермогену.
12 января члены Синода под председательством обер-прокурора обсуждали
телеграмму епископа Гермогена Государю и решили, "что обвинение Святейшего
Синода преосвященным Гермогеном... является несправедливым... поставление
себя в исключительные условия при защите своих воззрений... и... опорочение
перед Государем Императором постановлений и суждений Святейшего Синода
является поступком, заслуживающим осуждения".
Сам епископ по поводу своего увольнения писал: "Причиной моего увольнения я
считаю, главным образом, те разногласия, которые произошли между мною и
большинством членов Синода при рассмотрении наиболее важных вопросов в
текущую сессию Синода.
Я неоднократно указывал членам Синода на необходимость рассмотрения вносимых
обер-прокурором дел, а не только их проведения согласно желаниям и видам
светской власти, ибо сейчас, когда в Церкви наблюдается полный развал, голос
Синода должен быть твердым, ясным, определенным и строго согласованным с
канонами и учением Церкви.
Своими выступлениями в Синоде я начал борьбу не с иерархами, в Синоде
заседающими, - их положение я понимаю, - а с тем чиновничьим отношением к
делам Церкви, какое наблюдается в Синоде за последнее время, и мое
критическое отношение к проектам, выдвигаемым обер-прокурором, прежде всего
не нравилось самому обер-прокурору, и по его представлению состоялось мое
удаление..."
В тот же день, ближе к вечеру, к епископу Гермогену пришли архиепископ
Полтавский Назарий (Кириллов) и епископы Вологодский Никон (Рождественский)
и Кишиневский Серафим (Чичагов) и убеждали его немедленно уехать из города в
свою епархию.
Узнав, что архиерей не уехал, Саблер просил Императора уволить
преосвященного Гермогена от управления Саратовской епархией и сослать в
Жировицкий монастырь. Император согласился, и в тот же день, 17 января,
подписал указ об увольнении его от епархии с местопребыванием в Жировицком
монастыре.
Подъезжая к Жировицам, владыка еще издали услышал колокольный звон.
Настоятель и братия вышли встречать святителя. Монастырский двор был
заполнен народом, и, обращаясь ко всем, владыка сказал:
- Я не считаю себя сосланным, но человеком, желающим всецело отдаться
служению Господу Богу.
Поселившись в двух небольших комнатах на втором этаже каменного корпуса, он
вел привычный для себя образ жизни подвижника; ложился поздно, но вставал
неизменно в семь часов и часто служил. На его службы в монастырь приходило
много народа из сел и из города Слонима.
Несколько лет спустя, находясь в Тобольске под стражей, Государь Николай
Александрович просил настоятеля Кафедрального собора Владимира Хлынова
передать епископу Гермогену земной поклон и просьбу простить его, Государя,
за отстранение от кафедры. В ответ владыка передал ему земной поклон и, в
свою очередь, просил прощения.
Удаление светской властью правящего архиерея с кафедры без какого-то ни было
разбирательства и Соборного решения, как если бы Церковь была одним из
светских учреждений, находящихся в ведомстве государственного департамента,
уязвляло сердце епископа, как и сердца многих верующих, делая очевидной
необходимость Собора, патриаршества и упразднения обер-прокуратуры.
Скорбно было святителю, когда он прибыл в Жировицы, но скорбь эта была не за
себя и не за свою участь, а за будущее Православной Церкви, России и царской
семьи. Бывало, закрыв лицо руками, он долго и безутешно плакал и тогда
говорил:
- Идет, идет девятый вал; сокрушит, сметет всю гниль, всю ветошь; совершится
страшное, леденящее кровь - погубят Царя, погубят Царя, непременно погубят.
Во время пребывания в монастыре в святителе приметно для многих стал
обнаруживаться дар прозорливости. В книге митрополита Мануила (Лемешевского)
"Русские православные иерархи" так рассказывается об этом.
У одной женщины, по попущению Божию, вследствие колдовства умерла дочь, а
другая заболела. Мать решила пойти к епископу Гермогену просить у него
совета и молитв.
Утром она пришла в храм, где служил владыка. Служба закончилась; он вышел из
алтаря и прямо направился к скорбящей матери. Не успела та высказать
архипастырю свое горе, как он обратился к ней и сказал:
- Вы пришли с большим горем, у вас одна дочь-малютка умерла, а другая
болеет. Милая моя, ведь это сделано злыми людьми, и Господь попустил этому
быть. Пройдет немного дней, как и эта больная скончается. Перед самой ее
смертью придет к вам женщина, которая молча войдет в комнату, и после этого
скончается и эта больная. Но не волнуйтесь, без попущения Божия ничего не
бывает.
Слова его исполнились в точности. Мать возвратилась домой. Через несколько
дней к ней зашла незнакомая женщина и сразу же вышла. После этого больная
девочка умерла.
В августе 1915 года епископа перевели в Николо-Угрешский монастырь
Московской епархии.
После февральской революции 1917 года епископ был назначен на кафедру в
Тобольск. Временное правительство, так же как и прежнее, было недовольно
мужественным епископом, и 7 сентября 1917 года министр исповеданий просил
Святейший Синод не допускать епископа в Тобольск, дав ему какое-нибудь
поручение, которое бы задержало его в Петрограде или в Москве.
Но преосвященный Гермоген все же прибыл в Тобольск. "Я искренне, от глубины
души благодарю всемилостивого Господа за пребывание и устроение меня именно
в Тобольске, - писал он позднее Патриарху Тихону. - Это поистине город-скит,
окутанный тишиной и спокойствием, по крайней мере в настоящее время".
Здесь, в Тобольске, чистотой истинной веры засиял светильник Христов зримо
для всех. Непоколебимо отстаивая истину во времена правления православного
монарха, он с тем большей ревностью противостал лжи и насилию
государственного безбожия. Свою тобольскую паству он призывал "сохранять
верность вере отцов, не преклонять колена перед идолами революции и их
современными жрецами, требующими от православных русских людей выветривания,
искажения русской народной души космополитизмом, интернационализмом,
коммунизмом, открытым безбожием и скотским гнусным развратом".
Особой заботой владыки были вернувшиеся с фронта солдаты. Развращаемые
большевистской пропагандой, они были по существу брошены обществом, а власть
имущие смотрели на них как на тех, кого снова можно гнать под пули, толкать
на грабежи и разбой, чтобы кровавыми преступлениями крепче связать их с
собой.
В конце февраля 1918 года в архиерейских покоях состоялось заседание
Иоанно-Дмитриевского братства под председательством епископа Гермогена. На
собрании владыка произнес горячую речь, в которой нарисовал психологию
солдата и воина, отметив, что солдат-страдалец ждет от общества помощи, а не
осуждения, и призвал всех помочь солдатам-фронтовикам. Решено было для этой
цели организовать особый отдел при братстве.
Забота епископа о фронтовиках привела большевиков в бешенство; они старались
солдат озлобить, а тут о них начинали заботиться, оказывали помощь, звали к
миру.
Обращаясь к вернувшимся с фронта солдатам, святитель писал: "Современные
правители требуют от вас поклоняться бездушному идолу, презирать родину и не
иметь ее вовсе никогда, презирать и всячески глумиться над
православно-христианской верой и Церковью, ненавидеть, преследовать и
безнаказанно издеваться над православными священниками и архиереями, ничего
не делать такого, что могло бы содействовать общему благу, общему миру как
всего населения, так и отдельных слоев его, стараться всегда немедленно и с
великой яростью нападать и разрушать всякое благое дело, направленное к
удовлетворению вопиющих нужд населения или отдельных слоев его, стараться
как можно более всесторонне осуществлять принцип: "чем хуже, тем лучше".
В январе 1918 года был принят декрет об отделении Церкви от государства,
ставивший верующих вне закона, возвращавший Церковь во времена языческого
государства.
"Братья христиане! - обратился святитель к тобольской пастве после издания
декрета. - Поднимите ваш голос в защиту церковной апостольской веры,
церковных святынь, церковного достояния. Оберегайте святыню вашей души,
свободу вашей совести. Никакая власть не может требовать от вас того, что
противно вашей вере, вашей религиозной совести!"
Были отпечатаны листки со статьей относительно декрета, где его принятие
охарактеризовано как начало лютого гонения на Церковь. Владыка благословил
раздать их по храмам, и они скоро разошлись по городу. На следующий день ему
передали, что большевики находятся в неописуемой ярости по поводу
распространения листков. 11 апреля в местной газете они опубликовали против
епископа угрожающую статью. Близкие сообщили владыке, что против него что-то
замышляется. Святитель был настроен по обыкновению радостно и не обращал
внимания на злобу большевиков.
Большевики тем временем усиленно готовились к аресту епископа.
Вечером 13 апреля, во время богослужения в своем домовом храме, святитель
сказал, что ежеминутно ожидает насилия над собой и, может быть, расправа
состоится сегодня ночью. Друзья епископа, ссылаясь на примеры церковной
истории, когда пастырям Церкви приходилось укрываться от гонителей, просили
владыку хотя бы на несколько часов, пока не выяснятся обстоятельства,
воспользоваться их кровом. Он согласился, решив уклониться от ареста ночью,
пусть арестовывают днем при народе.
В ту же ночь, около одиннадцати часов, в архиерейские покои явился отряд
большевиков.
- Где ваш архиерей? Где Гермоген? - спрашивали они всех встречавшихся. Все
отвечали незнанием.
Был произведен обыск в обоих домовых храмах. Латыши-лютеране разгуливали по
алтарю в шапках, дотрагивались до жертвенника и до святого престола,
смеялись над православными святынями. Предположив, не скрывается ли владыка
под престолом, они со смехом толкнули его и высоко подняли. Около четырех
часов утра обыск в архиерейских покоях закончился, и ямщик, который по
распоряжению властей еще с вечера подал лошадей к архиерейскому дому, чтобы
увезти владыку, был отпущен.
Той же ночью был произведен обыск в Знаменском монастыре, главным образом в
покоях епископа Иринарха и в Михайловском скиту, расположенном в восьми
верстах от города.
На другой день, в субботу 14 апреля, три члена местного исполкома -
Хохряков, Писаревский и Дуцман - явились в архиерейский дом, где шло
заседание епархиального совета и обсуждались события прошедшей ночи.
Они пожелали поговорить наедине с епископом Иринархом, тот согласился, но с
условием, что результаты переговоров будут тотчас же сообщены членам
епархиального совета. Советские представители выразили неудовольствие, что
епископ Гермоген скрывается, и стали уверять, что ему никакая опасность не
угрожает, что обыск производился исключительно с целью изъятия документов.
Владыка Иринарх спросил, насколько справедливы слухи о предстоящем аресте
епископа Гермогена и об увозе его в Екатеринбург.
Председатель исполкома Хохряков ответил, что слухи эти вздорные, что никакой
арест епископу Гермогену не грозит, он им нужен только для допроса, который
ввиду наступающего праздника, Вербного воскресенья, будет отложен до
понедельника, но желательно, чтобы в эти дни он молчал по поводу обыска и
сопровождавших его обстоятельств.
Преосвященный Гермоген прибыл в собор к началу всенощного бдения. Во время
богослужения в алтарь вошел член епархиального совета Гаврилов и предупредил
владыку о требовании властей. Владыка ответил:
- Я считаю себя нравственно не вправе не говорить с церковного амвона о тех
кощунствах, которые были допущены при обыске в храмах, а в свою
неприкосновенность я совершенно не верю. Пусть меня завтра убьют, но я, как
епископ, как страж святыни церковной, не могу и не должен молчать.
За Всенощной владыка произнес проповедь, которая была впоследствии
восстановлена слушателями. Ввиду важности всего, что касается памяти этого
выдающегося священномученика, приведем ее полностью.
"Благодарю Господа Бога, что Он меня сподобил пострадать за Его святое имя и
Церковь. Мои страдания оказались ничтожны в сравнении с другими страдальцами
за Христову веру. Как это случилось, я считаю своим долгом пояснить. Я и
раньше говорил, и в частных беседах, и в проповедях, что я политики не
касался, не касаюсь и не буду касаться. Я ее презираю, так как считаю
неизмеримо ниже, чем высокое учение Христа. Я только просил и буду просить,
чтобы те, кто у власти, не касались Церкви Божией и молитвенных собраний.
Мне пришлось и при прежнем старом порядке быть гонимым за свое нежелание
принижать свое высокое епископское звание, апостольское служение в угоду
временным земным политическим интересам. Я более пяти лет был за то узником
у старого правительства, но остался верен правде своей. Может быть, за это
Господь снова удостоил меня взойти на кафедру епископского служения в
Тобольской епархии. Если кто-нибудь здесь имеется из представителей
существующей власти, я в их присутствии заявляю перед вами, православные,
что моя деятельность чужда политики. Говорят о какой-то моей переписке с
бывшим Царским Домом, но это неправда. Никакой переписки не было. Но если бы
кто-либо писал ко мне с просьбой моих святительских молитв, кто меня прежде
знал, то неужели я в этом повинен и неужели я, как епископ, не могу молиться
о всех страждущих, от чего бы эти страдания ни происходили. Пытаются меня
обвинить в том, что я хотел будто бы подкупить симпатии фронтовиков.
Обвиняют меня за то, что я давал и свою посильную лепту, и собирал
пожертвования в пользу обездоленных, вернувшихся неустроенных воинов. Я
всегда горячо любил нашего русского солдата. Люблю и уважаю глубоко и
теперь, несмотря на несчастный конец войны, ибо верно, что это несчастье
случилось по попушению Божию за грехи наши, а не по вине испытанного в своей
доблести рядового русского солдата. Миллионы их легло за спасение родины.
Миллионы вернулись с надломленным здоровьем в разоренные, нередко до нищеты,
свои семьи. Разве каждый из вас не чувствует, что долг всякого оставшегося
во время войны дома человека протянуть руку помоши нуждающемуся солдату. Они
обращались ко мне за помощью, да если бы и не обращались за помощью, то я
считал бы своим долгом вместе с пасомыми оказать им посильную помощь. Где же
тут моя вина? Судите сами, насколько справедливы те, которые видят в моей
помощи желание подкупить фронтовиков. На это дело я смотрел как на
исполнение заповеди Божией о любви и взаимопомощи, а что было так - лучше
спросить об этом тех, кто получал от меня эту помощь. Но что бы ни говорили
и ни делали против меня - Бог им судья: я их простил и теперь прощаю... Еще
раз заявляю, что моя святительская деятельность чужда всякой политики. Моя
политика - вера в спасение душ верующих. Моя платформа - молитва. С этого
пути я не сойду, и за это, быть может, я лишен буду возможности в эту ночь
спокойно ночевать в своем доме..."
По окончании всенощного бдения владыка, окруженный толпой народа, вышел из
собора и направился в свои покои.
Ввиду праздника и большого числа людей власти побоялись его здесь
арестовать: около двух часов ночи ему принесли повестку, где он вызывался на
допрос в понедельник. Тем хотели епископа успокоить, чтобы он после
воскресной службы не скрылся.
Один из очевидцев, Н. А. Сулима-Грудзинский, так вспоминает о последних днях
пребывания владыки Гермогена на свободе.
- Я от них пощады не жду, - сказал святитель, - они убьют меня, мало того,
они будут мучить меня, я готов, готов хоть сейчас. Я не за себя боюсь, не о
себе скорблю, скорблю о городе, боюсь за жителей, что они сделают с ними?
И он осенил себя широким крестным знамением, подошел к окнам архиерейских
покоев и архиерейским благословением с благоговением начал благословлять все
стороны города и жителей его - и верующих, и гонителей, и своих будущих
убийц.
Кончив благословлять, он обернулся, на глазах его, кротких и любвеобильных,
блестели слезы.
В самое Вербное воскресенье владыка, приобщив Святых Тайн священнослужителей
и помолившись, отошел к правой задней стороне иконостаса и медленно сел в
архиерейское кресло.
Выражение лица его было спокойным, точно он наконец получил ответ на сильно
интересовавший его вопрос.
Подозвав Сулиму-Грудзинского к себе и благословив его, епископ спросил:
- Слышали? - Устраиваю крестный ход. Что вы на это скажете?
- Владыка, погубите себя, - ответил тот, смутясь.
Ответ не удовлетворил епископа, он порывисто поднялся, трижды поклонился
святому престолу и затем, осеняя себя крестным знамением, торжественно,
величественно и вдохновенно произнес:
- Да воскреснет Бог и расточатся враги Его!
В крестном ходе, по распоряжению святителя, участвовало все городское
духовенство. Перед началом крестного хода он произнес в соборе проповедь,
призывая в ней всех православных русских людей вознести всенародное моление
Господу Богу о спасении погибающей родины.
Крестный ход привлек множество верующих, создалась торжественная молитвенная
обстановка. Церковная процессия из собора направилась в подгорную часть
Тобольска. Дойдя до Михаило-Архангельской церкви, владыка отслужил молебен и
отдал распоряжение возвращаться обратно, но его просили идти далее по
центральным улицам города, мимо всех приходских храмов. На обратном пути
ряды молящихся постепенно стали редеть и на гору поднялось значительно
меньше народа. На всем пути их сопровождали пешие и конные отряды
красногвардейцев в полном вооружении.
Крестный ход окончился в половине пятого вечера. Архипастырь сильно устал и
медленно шел в окружении богомольцев, направляясь к своим покоям. Перед
входом в дом к нему подошел солдат. Он был безоружен и настойчиво просил
владыку принять его. Епископ долго отказывался, ссылаясь на усталость. Тот
не отставал, и владыка наконец спросил:
- Вы, вероятно, хотите меня арестовать?
- Не безпокойтесь, мы вас не станем арестовывать, - льстиво проговорил
солдат. - Вы видите, у меня даже оружия нет. Дело в том, что часть солдат за
вас, а большинство против. Мы хотим защитить вас от насилия.
Говоривший в это время сделал знак, и из-за поленницы появилось множество
солдат, которые начали прикладами разгонять богомольцев.
Народ бросился к архиерейским покоям, но солдаты загородили дорогу, лишь
человек тридцать успели пройти в дом.
Собравшиеся у подъезда почувствовали недоброе. Послышались восклицания:
- Что вы хотите сделать с нашим епископом? Мы не дадим его!
Некоторые запели: "Да воскреснет Бог..."
На колокольне рядом с архиерейским домом ударили в набат. Большевики открыли
по колокольне стрельбу и согнали звонарей. Одна монахиня побежала на
соборную колокольню, но солдаты настигли ее и прикладами сбросили со
ступенек.
Соборную площадь оцепили латышские стрелки и стали очищать ее от народа. В
воздухе по адресу епископа понеслась площадная брань.
Владыка оказался в окружении солдат; дойдя до приемной комнаты, он спросил
их, что им нужно.
Один из них вышел вперед и зачитал приказ о домашнем аресте епископа.
- Но в чем же я виноват? - спросил святитель. - В политику я не вмешиваюсь и
не вмешивался. Я говорил и старому правительству, чтобы оно не делало
насилия над Церковью, и за это был заточен на пять лет в монастырь. Об этом
прошу и теперь.
- Что вы слушаете его! - выкрикнул кто-то из большевиков. - Берите его
сейчас, да и только.
Среди верующих послышались протесты, и солдаты стали успокаивать толпу,
уверяя, что епископ будет цел и невредим и по-прежнему будет молиться со
своей паствой.
Вслед за этим большевики приказали всех выгнать вон. Когда святитель остался
один, обращение с ним сделалось грубым и вызывающим. Чувствуя себя больным и
утомленным, он хотел принять лекарство. Стоявший рядом солдат навел на него
револьвер и сказал, что во время ареста лечиться нельзя. Затем епископу было
приказано немедленно собираться.
Владыка переоделся, исповедался у служащего при архиерейском доме иеромонаха
Германа и вышел на крыльцо, где его уже ждали лошади. Под конвоем он был
доставлен в штаб красной армии.
Эконом, войдя после отъезда архиерея в дом, увидел двух незнакомых людей,
один из которых прятал под полу шинели футляр с панагией епископа. Отец
эконом пытался задержать вора, но солдаты пригрозили ему расстрелом, если он
будет возмущаться сам и возмущать народ "ложными слухами".
Созданная по благословению Патриарха Тихона комиссия по расследованию
насилия, учиненного над епископом Гермогеном, попросила Тобольский исполком
предоставить ей документальный материал, на котором строятся обвинения
владыки.
Новый председатель исполкома Дислер ответил, что епископ Гермоген арестован
по распоряжению Центрального Исполнительного Комитета как черносотенец и
погромщик, но у них нет никаких документальных данных, изобличающих его
преступную деятельность.
Большевики реквизировали восемь лошадей у крестьян деревни Анисимово и в час
ночи тайно вывезли владыку Гермогена из Тобольска по испорченной весенней
распутицей дороге в Тюмень. "Кто бы ни пошел вам навстречу, стреляйте!"-
такой приказ отдан был конвоирам. Ямщики доехали до Иртыша. Весенние
подталины были настолько сильны, что переправляться через реку на лошадях
было немыслимо.
Епископ вышел из экипажа и пошел пешком через реку в сопровождении
конвойных, которые всю дорогу насмехались над ним.
В Екатеринбург владыка прибыл 18 апреля и был помещен в тюрьму вблизи Сенной
площади, рядом с Симеоновской церковью. Дверь камеры выходила в особый
коридор, перпендикулярный главному и отделенный от него глухой дверью с
запором. Надзор администрации был очень строгим, камера постоянно находилась
на замке, пронести можно было только обед, который доставлялся из местного
женского монастыря, воду для чая и одну-две книги религиозно-нравственного
содержания; но на это требовалось каждый раз разрешение комиссара.
Во время одной из первых прогулок владыки комиссар Оплетин приказал оставить
всех заключенных в камерах, а на прогулку выпустить только епископа и
женщину. А затем комиссар вместе со стражей потешался над епископом и его
невольной спутницей, говоря разные гнусности специально для заключенных,
смотревших из всех камер двухэтажного тюремного здания. После этого владыка
от прогулок отказался.
В тюрьме святитель или читал, или писал, но больше молился и пел церковные
песнопения. Читал он по преимуществу Новый Завет в переводе Константина
Победоносцева и Жития святых.
Милостью Божией ему удалось через старика-сторожа Семена Баржова установить
переписку со священником Симеоновской церкви Николаем Богородицким, а через
него - с епископом Екатеринбургским Григорием (Яцковским) и с прибывшей от
епархиального съезда делегацией - протоиереем Ефремом Долгановым, братом
епископа Гермогена, священником Михаилом Макаровым и присяжным поверенным
Константином Александровичем Минятовым.
Вот случайные, но весьма характерные строки из писем епископа,
свидетельствующие о его неизменном молитвенном настроении: "Я почти каждый
день бываю на литургии в храме угодника Божия Симеона, Верхотурского
чудотворца. Каким образом? Во время звона мысленно у жертвенника поминаю
всех присно и ныне поминаемых, живущих и почивших. После звона "во-вся"
произношу: "Благословенно Царство...", - и затем всю литургию до отпуста; и
замечательно, что "достойно и праведно" мне весьма часто удавалось петь или
произносить, когда звонят "к достойно"".
Владыка, несмотря на трудные тюремные условия и преклонный возраст, был бодр
духом и благодушно переносил испытания. Он был всем доволен и сердечно
благодарил за те хлопоты, которые доставляли его узы близким.
В тюрьме владыка написал Патриарху Тихону письмо с изложением всех событий и
смиренно просил оставить его на Тобольской кафедре, а пребывание в тюрьме и
всякое другое насильственное задержание вне епархии считать за продолжение
служения.
Прибывшая от епархиального съезда делегация начала хлопоты по освобождению
епископа на поруки. Совет депутатов назвал сумму залога в сто тысяч рублей.
Узнав об этом, владыка написал: "Дорогие о Господе, отец Николай, отец
Ефрем, отец Михаил и Константин Александрович! Милость Божия будет со всеми
вами. Узнал, что мое освобождение возможно под условием залога, вернее
выкупа (так как "отданные раз деньги уже не выдаются обратно", как говорят
повсюду) в сто тысяч рублей!!! Для меня это, конечно, несметное количество
денег; сто рублей я бы еще дал из своего старого небольшого жалованья, -
даже, пожалуй, до трехсот рублей (это последняя грань). Если же паства будет
выкупать меня, то какой же я "отец", который будет вводить детей в такие
громадные расходы, вместо того чтобы для них приобретать или им дать. Это
что-то несовместимое с пастырством. Наконец, я ведь вовсе не преступник, тем
более уж не политический преступник... Затем, можно ли поручиться, что они,
взявши сто тысяч, вновь не арестуют меня всего через сутки... Если я
"преступник" для них, со стороны церковной среды, то перестанут ли они
считать меня таковым, сами переступая все правила и законы церковные,
вторгаясь в Церковь и вынуждая меня выступать в защиту Церкви".
Областной совнарком, поторговавшись, уменьшил сумму выкупа до десяти тысяч
рублей. Деньги при помощи местного духовенства были получены от коммерсанта
Д. И. Полирушева и переданы властям. Хохряков дал расписку в получении
денег, но вместо того, чтобы отпустить епископа, власти арестовали членов
делегации: протоиерея Ефрема Долганова, священника Михаила Макарова и
Константина Минятова, когда те пришли хлопотать, и скорее всего их
мученическая кончина предварила кончину святителя.
От владыки Гермогена старались скрыть арест депутации, но он скоро догадался
об истинном положении дел. "Дорогой отец Николай, - писал он, - я сильно
стал безпокоиться за моих гостей и ходатаев, что уже много дней от них нет
никакой весточки. Боюсь прямо, как бы их не арестовали из-за меня,
непотребного..."
Большой и настоятельной заботой для святителя было приобщение Святых Тайн.
Мысль о такой возможности подал отец Николай Богородицкий.
Владыка в записке от 27 мая ответил: "(Получил) Вашу радостнейшую, истинно
Пасхальную весть о возможности ходатайствовать для меня или выхода в храм
(что несравненно лучше при всех обстоятельствах) для причащения святейших
Христовых Тайн, или прибыть Вам ко мне со Святейшими Тайнами..."
Разрешение на причащение в камере последовало накануне Троицы.
В день Святаго Духа по окончании литургии отец Николай взял Святые Дары и
вместе с тремя клириками отправился в тюрьму. Владыка Гермоген давно ожидал
их. Когда началась исповедь, то трое певцов, запертых в маленьком коридоре,
слышали плач и воздыхания святителя.
После причащения служили молебен, на котором разрешено было присутствовать и
другим узникам. Епископ служил с большим молитвенным подъемом. Особенно
трогателен был тот момент, когда по окончании молебна он преподавал каждому
благословение и прощался. Он говорил присутствовавшим: "Это разве тюрьма?
Вот где апостол был заключен, то тюрьма. А это - благодарение Господу,
училище благочестия!" Все плакали. Растроганный владыка, детски радуясь,
благодарил клириков за труды и, несмотря на усиленные отказы, заставил
бывшего в числе прочих регента взять несколько рублей "для раздачи певчим".
На следующий день, ближе к вечеру, епископ Гермоген был увезен из тюрьмы. С
ним вместе увезли несколько человек, в том числе священника, жандармского
унтер-офицера Николая Князева, гимназиста Мстислава Голубева, бывшего
полицмейстера Екатеринбурга Генриха Рушинского и офицера Ершова.
На вокзале родственники навсегда простились с арестованными, только епископа
Гермогена никто не провожал. Но это нисколько не опечалило его, он понимал,
что вскоре им всем предстоит мученическая кончина, и, готовясь к ней, он был
духовно тверд и совершенно спокоен.
Ночью 13 июня поезд прибыл в Тюмень, и узники были доставлены на пароход
"Ермак". Вечером следующего дня пароход остановился у села Покровского, и
здесь всех, исключая епископа и священника, перевели на пароход "Ока", а
затем высадили на берег и расстреляли.
Готовясь к столкновению с войсками Сибирского правительства, большевики
укрепляли пароход "Ермак" и заставили трудиться епископа и священника.
Владыка был одет в рясу серого цвета, чесучовый кафтан, подпоясан широким
кожаным поясом, на голове - бархатная скуфейка. Он был физически изнурен, но
бодрость духа не покидала его. Таская землю, распиливая доски и прибивая их
гвоздями, владыка все время пел пасхальные песнопения.
15 июня в десять часов вечера епископа и священника перевели на пароход
"Ока". Подходя к трапу, святитель тихо сказал лоцману парохода "Ермак":
- Передайте, раб крещеный, всему великому миру, чтобы обо мне помолились
Богу.
На пароходе арестованных посадили в грязный и темный трюм; пароход пошел
вниз по реке по направлению к Тобольску. Около полуночи большевики вывели
отца Петра Карелина на палубу, привязали к нему два тяжелых гранитных камня
и сбросили в воду. В половине первого ночи епископа Гермогена вывели из
трюма на палубу. До последней минуты он творил молитву. Когда палачи
перевязывали веревкой камень, он кротко благословил их. Связав владыку и
прикрепив к нему на короткой веревке камень, убийцы столкнули его в воду.
Всплеск воды от падения тела заглушил дикий хохот озверевших людей.
Чудо и особое Промышление Господне сопровождали священномученика и после
кончины. Честные останки его были вынесены на берег реки, подобно гробу
апостола и евангелиста Матфея в Эфиопии, и 3 июля обнаружены крестьянами
села Усольского; на следующий день они были захоронены крестьянином Алексеем
Егоровичем Маряновым на месте обретения; заступом перерубив веревку, Алексей
Егорович положил в могилу и камень. Здесь тело епископа оставалось до 21
июля, когда был произведен осмотр его судебными властями Сибирского
правительства, и затем перевезено в село Покровское и помещено во временной
могиле на Покровском кладбище. 23 июля тело снова было осмотрено и члены
комиссии пришли к непоколебимому убеждению, что перед ними действительно
лежат честные останки священномученика Гермогена Тобольского. По окончании
осмотра останки с крестным ходом были перенесены в церковную ограду и
положены во временную могилу.
27 июля тело епископа было вынуто из земли и перенесено в Покровский храм,
где священнослужители облачили его в архиерейские одежды; затем оно было
перенесено с крестным ходом при громадном стечении молящихся на пароход
"Алтай".
Подойдя к месту, где были обретены честные останки святителя, пароход
пристал к берегу; отслужили панихиду, и на месте первой могилы
священномученика поставили большой деревянный крест с надписью: "Здесь 3
июля 1918 года обретены честные останки мученика епископа Гермогена,
убиенного 16 июня 1918 года за веру, Церковь и Родину".
Вечером следующего дня пароход подошел к Тобольску. На пристани гроб с телом
святителя был встречен крестным ходом всех городских церквей и
многотысячными толпами народа.
В последний раз обошел священномученик с крестным ходом среди своей паствы
стeны кафедрального града, и наконец гроб с его телом поместили в Софийский
Успенский собор. Здесь он простоял пять суток, не издавая запаха тления.
Перед погребением паства долго продралась со своим архипастырем, с
величайшим благоговением лобызая руки мученика, не перестававшего и по
преставлении благословлять ее на подвиг дерзновенного стояния за церковные
святыни православной апостольской веры.
2 августа после божественной литургии епископ Иринарх в сослужении сонма
духовенства, в присутствии военных и гражданских представителей Сибирского
правительства и множества молящихся совершил чин погребения.
Священномученик Гермоген Тобольский был погребен в склепе, устроенном в
Иоанно-Златоустовском приделе на месте первой могилы святого Иоанна,
митрополита Тобольского. Память священномученика Гермогена - в день
празднования Собора ноеомучеников и исповедников Российских и в день
преставления - 15 июня. |
