опубликовано: 21.10.2008

ДАЙДЖЕСТ
 

***

Наше страшное время сравнивают со многими катастрофическими моментами русской истории: с татарщиной, со Смутным временем, с Наполеоновскими войнами. Но во все эти периоды главное -внутренний фон - был совсем иным, чем теперь. В татарское нашествие и в Отечественную войну народ боролся против более могущественного, чем он, внешнего врага, и в первом случае пал побежденным, во втором восторжествовал над ним. В Смутное время народ бунтовал, но внутреннее самосознание его оставалось неизменным, мировоззрение сохранялось.
Не то в Петровское время. Тогда, как и теперь, перемена была решительной и всеобъемлющей, и в самых важных - духовных глубинах в наибольшей степени. Менялась жизнь, менялось мировоззрение. То, что вчера считалось грехом и злом, например, вольность в обращении, предпочтение иностранного отечественному, - сегодня стало считаться добром. То, что вчера превозносилось, сегодня осуждалось и преследовалось.
Если, преподнося царю Петру титул Императора, Великого и Отца Отечества, граф Головкин мог совершенно искренне говорить: "Вашими неусыпными трудами и руковождением мы, ваши верные подданные, из тьмы неведения на феатр славы всего мира, и тако рещи, из небытия в бытие произведены и во общество политичных народов совокуплены", если вскоре после того Неплюев, повторяя ту же мысль, разъясняет: "Сей монарх отечество наше привел в равенство с прочими державами, научил узнавать, что и мы - люди. Одним словом: на что в России не взгляни, все его имеет началом, и что бы впредь ни делалось, от сего источника черпать будет" - то все это верно, потому что более или менее ничего от прежней России Петр в целости не оставил, и от него началась действительно совершенно новая русская жизнь.
В этом отношении, как всеобъемлющий источник всей последующей жизни, Петр Великий равен только одному еще лицу в русской, а может быть, и во всей человеческой истории: святому князю Владимиру, до которого русский народ был совершенно ничем, а после которого стал обладателем всего безграничного своего духовного богатства. Но если мы вспомним, что ломал святой Владимир и что он насаждал, мы можем понять, как духовно страшно это сравнение для Петра.
И когда мы слышим, как в ответ на это современники Петра и ближайшие за ними поколения превозносят его до небес, воздавая ему в полном смысле слова Божеские почести, слышим Ломоносова, провозглашающего: "Не верили, что Петр един от смертных был, но в жизнь его уже за Бога впочитали..." или: "Он Бог, он Бог был твой, Россия, он члены взял в тебе плотские, сошед к тебе от горних мест...", слышим Сумарокова, кощунственно говорящего: "Российский Вифлеем - Коломенско село, которое Петра на свет произвело", слышим Крекшина, слагающего молитву: "Со воздыханием сердца возглаголем: отче наш, Петре Великий, ты нас от небытия в бытие привел еси", - все это слыша, мы понимаем, что другие современники, мыслившие иначе, для которых исчезающая жизнь была святыней, а Российская империя, при всем ее блеске, казалась мишурным привидением, в сравнении с внутренней красотой уничтожаемой Петром Святой Руси, - эти люди без тени сомнения видели в Петре Великом прямого Антихриста и шли на все муки, на смерть, часто огненную, с твердой уверенностью, что они приемлют казнь из рук Апокалиптического Зверя, глаголющего словеса гордые и хульные на Бога и на святыню Его.
Если мы при этом припомним, до каких неистовых кощунств доходили богохульные выходки Великого Петра, припомним всешутейший и всепьянейший собор с повседневными неустанными издевательствами над всеми христианскими святынями, вспомним грубые гонения на многие стороны благочестивого православного быта, мы поймем, с какой силой уверенности можно было видеть в Петре Антихриста.

Почему тем не менее это не так? Почему через два столетия мы все, и отрицательно, и положительно относящиеся к Петру, не считаем его Антихристом? ...

***

Задолго до Ньютона, установившего теорию тяготения, Православная Церковь исповедовала о Господе: "Водрузивый на ничесомже Землю повелением Твоим и повесивый неодержимо тяготеющую" (3-й ирмос воскресного канона 5-го гласа).
В соответствии с этим и святой Василий пишет: "Если предположишь, что Земля держится на воде, то должен будешь спросить, отчего она, тяжелая, не погружается в воду? Сверх того, надобно будет найти опору и самой воде. А таким образом пойдем в бесконечность, для находимых оснований придумывая опять новые" (Творения Василия Великого. Петербург, 1911. Т. 1.С. 10).
Святой Василий учит, что "дни", о которых говорит Библия как о периодах миротворения, не простые дни, тем более что простых дней и не могло быть тогда, когда не было еще сотворено солнце. "Моисей главу времени назвал единым днем, чтобы день сей по самому наименованию имел сродство с веком, ибо сказано: "День Господень велик и светел" (Иоиль 2, 11). Ибо по нашему учению известен и тот невечерний, не имеющий преемства и скончания день, который у псалмопевца наименован осьмым. Посему, назовешь ли днем или веком, выразишь одно и то же понятие" (т. 1, с. 23).
Напомним, что Церковь седьмым днем называет все время, прошедшее со времени сотворения мира, а восьмым - период, который наступит после конца мира.
Слова святого Василия Великого находятся в полном согласии со словами самого писателя Бытия, пророка Моисея, который в принадлежащем ему псалме (89) говорит: "Пред очами Господними тысяча лет, как день вчерашний". Эту же мысль повторяет апостол Петр: "У Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день" (2 Петр. 3, 8).
Святой Василий Великий говорит о фазах луны: "Самое тело луны при ее исходе не уничтожается, ибо в чистом и свободном от всякого тумана воздухе, даже когда луна имеет вид самого тонкого серпа, можно, всмотревшись, увидеть несветлую неосвещенную ее часть. Свет луны заимствованный. Он ущербляется, приближаясь к солнцу, и опять возрастает, удаляясь от него" (т. 1, стр. 55). О размерах солнца: "Не обманывайся видимостью и из того, что солнце для смотрящих представляется величиною с локоть, не заключай, что такова его действительная величина. Ибо на больших расстояниях величина видимых предметов обычно сокращается. Зрение наше, будучи малым, заставляет почитать малыми и видимые предметы, перенося на них собственный свой недостаток. А небесное светило, согласно со свидетельством Писания, велико и до бесконечности больше, нежели каким представляется" (т. 1, стр. 63).
Говорит святой Василий и о форме Земли, и о затмениях: "Писавшие о мире рассуждали о фигуре Земли, что она - шар, но я не соглашусь признать наше повествование о миротворении стоящим меньше уважения, потому что раб Божий Моисей не рассуждал о фигурах, не сказал, что окружность Земли имеет сто восемьдесят тысяч стадий, не вымерил, насколько простирается земная тень и как эта тень, падая на луну, производит затмение. Если умолчал он о сем как о бесполезном для спасения, то ужели за это слова Духа Святого сочту маловажнее человеческой мудрости?" (т. 1, с. 85).
Объясняет святой Василий и приливы и отливы: "С переменами луны согласны и обратные течения эврипов - прилив и отлив в океане, в точности следующие времени лунных обращений" (т. 1, с. 64).
За полтора тысячелетия до Ньютона, Кирхгофа и Бунзена святой Василий излагает теорию радуги - спектр: "Когда солнечный луч, проходя мглу облаков, прямо упрется в какое-либо облако, то происходит некоторый перегиб и возвращение света на себя. Будучи многоцветным, он неприметно окрашивается различными цветами, невидимым для наших взоров образом скрадывая взаимное слияние неодинаковых цветных частей. Отблески же всех цветных лучей, видимых вместе, - белы" (т. 3, с. 55).
Указывает святой Василий на причины солености морей (т. 1, с. 31), на причины дождя (т. 1, с. 32), дает описание современной ему практики перегонки соленой воды в пресную: "Мореплаватели кипятят морскую воду и, собирая пары губками, в случае нужды, удовлетворяют свои потребности" (т. 1, с. 41).
Он классифицирует морских животных: "К иному роду принадлежат так называемые черепокожие: раковины, гребенки, морские улитки и тысячи разнообразных устриц; иной род составляют черепные: раки, крабы и им подобные; к иному роду принадлежат слизняки, имеющие плоть мягкую и губчатую: полипы, каракатицы и им подобные. Иной род мечущих икру и иной - живородящих. Живородящие суть киты, дельфины и тюлени. Между рыбами есть бесчисленные разновидности, различаемые по родам: у них свои имена и пища несходная, и наружность, и величина, и качество плоти - все у них разделено, имеет весьма великие разности и относится к различным видам" (т. 1, с. 98).
Из этих строк святого Василия мы видим, как вырабатывалась научная биологическая терминология, во всяком случае русская, откуда брались названия "род", "вид" и другие.
Святой Василий объясняет процесс дыхания у насекомых: "Когда видишь насекомых, например, пчел или ос (а насекомыми они названы по причине повсюду на них видимых насечек), заметь, что у них нет дыхания легкими, но они всем телом принимают в себя воздух. Почему, если насекомые намокнут в масле, они умирают от закрытия скважин тела, если же вовремя обмыть их уксусом, то они оживают, так как открываются проходы для воздуха" (т. 1, с. 82).
Тут же, задолго до Гарвея, святой Василий Великий говорит о кровообращении.
Святой Василий точно и подробно описывает все земли, от Индии до Атлантического океана (т. 1, с. 29). Знает, где берет начало Нил (т. 1, с. 368). Знает, что Индийский океан соединяется с Атлантическим. Знает о существовании "синов" (китайцев) и о разведении ими шелковичных червей.
Наконец, говорит святой Василий и о научных вопросах, едва ведомых и нашему поколению, - об относительности времени: "Мудрый на все человек до того простерся, что определяет нам природу времени, говоря, что время есть качественное движение солнца, луны и звезд, которые имеют силу двигаться сами собой. Но срок от начала бытия неба и земли до сотворения звезд, чем назовет этот сильный в познаниях? Чем назовет продолжение дня, когда по слову Иисуса Навина солнце пребывало неподвижно и луна стояла на месте? Какое наименование придумает этому моменту? Ибо, если оскудела природа времени, то очевидно наступила вечность. Но назвать вечностью малую часть дня - не значит ли дойти до безумия? Дни, часы, месяцы, годы - суть меры, а не части времени. Время есть пространство, спротяженное состоянию мира, им измеряется всякое движение, звезд ли, животных ли, чего бы то ни было движущегося, ибо говорим, что одно скорее или медленнее другого: скорее - значит, в меньшее время проходит большее расстояние; медленнее - значит, в большее время передвигается на меньшее расстояние. Суемудрый называет звезды зиждителями времени, поелику звезды движутся во времени. Определим же время так: оно есть качественное движение жужелиц. Это ничем не отличается от сказанных суемудрых утверждений, кроме торжественности названия" (т. 1, с. 481).

***

Современный известный бельгийский историк Анри Пирени утверждает, что рубеж между древней и средневековой историей надо проводить не в V веке, когда жизнь в культурном европейском мире не переменилась в корне, а в начале IX века, потому что именно тогда эта жизнь переменилась во всех основах своих, и центр тяжести Европы переместился из классической области Древнего мира, из Средиземноморья, в северные страны. Тогда же вышли на сцену истории новые народы: славяне, скандинавы, саксы и иные северные германцы, венгры, образовавшие новые государства: Францию, Германию, Россию, Англию, а крайний север Европы - Скандинавия, стал выплескивать волны предприимчивых воителей - викингов, участвовавших в потрясениях и созидании этих новых государств.
В тот же период Церковь Христова, в те времена хранившая святое Православие в обеих своих половинах: на Востоке, как и на Западе, вновь начала апостольский подвиг привлечения ко Христу новых народных масс. Апостолы славян - свв. Кирилл и Мефодий, их преемники свв. Климент, Наум, Савва,
Ангелярий и Горазд, просветитель Германии Вонифатий и св. Ансгарий, которого древние церковные летописи называют "апостолом севера" - все они, загоревшись огнем ревности о вере Христовой, пошли в этот судьбоносный, определяющий историю человечества период на просвещение светом Христовым новоявленных народов.
Как свидетельствует древний благодатный русский вития, митрополит Иларион: "Лепо бо бе благодати и истине на новых людей возсияти, не вливают бо по словеси Господню, вина новаго в мехи ветхи, но новое учение - в новы мехи, новы языки".
Однако эти "новые языки" иногда казались совершенно неподходящими вместилищами для благодатного и благостного Христова учения. Необузданные, бесчеловечно жестокие викинги севера разоряли христианскую Европу.
"Если бы сто голов из литого железа наросло на одной шее, и каждая обладала бы ста языками из негнущегося металла, и если бы каждый этот язык безостановочно кричал бы ста громовыми голосами, они все же не были бы в силах перечислить все невыразимые беды, которыми христианские народы: мужчины и женщины, миряне и священники, юные и старцы - пострадали от этих одержимых бесами войны, безжалостно жестоких язычников!" - так восклицает тогдашний ирландский летописец, очевидец страшных событий.
Во всех церквах и монастырях Франции ежедневно возносилась молитва: "От ярости норманнов избави нас, Господи!"
Внутреннее душевное настроение норманнов, их кровавая психология хорошо характеризуется надписью на ножнах меча одного из предводителей викингов: "Этот мой заветный меч да не пощадит никого".
Даже при жизни императора Карла Великого, в период наивысшего расцвета восстановленной Карлом Западной Римской империи, получившей название "Священная Римская Империя", - язычник, король Дании Готфрид разорял берега Фрисландии и Пикардии, так что Карлу пришлось превратить в маяк и базу для своего охранного флота древнеримскую сторожевую башню, построенную еще Калигулой, около г. Булони.
После смерти Карла Великого, при ослаблении империи, скандинавские викинги еще более усилили свой кровавый напор на христианскую Европу, разоряя монастыри, города, селения и уничтожая людей.
Вот к этому-то, внушавшему христианам ужас народу и направился с проповедью веры и любви Христовой св. Ансгарий.
Родился св. Ансгарий (в нынешнем произношении - Оскар) в 801 году в теперешней Франции, в городе Амиене (древний Амбианум), столице Пикардии. Родители его были знатными франками, приближенными императора Карла. Св. Ансгарий с детства полюбил благочестивую жизнь и в ранние годы был отдан родителями для воспитания и образования в монастырь св. муч. Вита, устава св. Бенедикта, в Корби, где сразу выделился своим прилежанием и благочестием, сделавшись любимым учеником чтимого Православной Церковью святого Пасхалия, впоследствии ставшего римским папой.
Однажды, когда Ансгарий переходил из отроческого в юношеский возраст, т. е., вероятно, около 16 лет, ему явилась в чудесном видении Матерь Божия и позвала его на проповеднический подвиг. С этого момента св. Ансгарий решил всего себя посвятить апостольскому делу проповеди христианства язычникам и, если это будет нужно, принять при том и мученический крест.
Он был пострижен в иночество в монастыре Корби, а потом, вместе с частью братии этой обители, переселился в Вестфалию, где они, по желанию императора Людовика Благочестивого (сына Карла Великого), основали монастырь, названный ими Новый Корби, впоследствии именовавшийся Корвей.
Сюда император Людовик поместил бежавшего из Дании претендента на датский престол принца Гаральда, и здесь Гаральд принял св. крещение. Собрав достаточную дружину из своих сторонников-датчан и опираясь на помощь императора Людовика, Гаральд предпринял попытку захватить датский престол. Попытка эта удалась лишь частично: Гаральд подчинил своей власти юго-западную часть тогдашней Дании, область, лежавшую между рекой Ейдером и морем.
Остальная часть страны осталась под властью соперников Гаральда, сыновей короля Готфрида.
Познакомившись в Корвейском монастыре со св. Ансгарием и зная о его пламенном желании потрудиться для обращения язычников ко Христу, Гаральд захотел использовать это святое стремление на благо своего народа и пригласил св. Ансгария в подчинившуюся ему часть Дании для миссионерской работы.
Пред своим отправлением в Данию св. Ансгарий был посвящен в иерейский сан. Ему было в это время 25 лет.
Об этих трудах св. Ансгария говорит западнославянский летописец Гельмольд: "Рвением святейшего Ансгария было посеяно слово Божие среди датчан, норманнов и славян, и огнем его были растоплены холод и стужа севера. Великим трудом святого наставника прививалось Божие слово у этих народов на протяжении многих дней и годов. Ибо столь глубок был мрак заблуждений, столь велико упорство этих людей, заросших лесом идолопоклонства, что не так скоро и не так легко было их преодолеть".
Труды св. Ансгария в юго-западной Дании были успешны. Многие датчане обратились ко Христу. Он построил церковь в г. Хедеби (близ нынешнего Шлезвига), - столице южной Дании, и основал там школу для подготовки пастырей. Арабский путешественник Аль-Тартуши, посетивший приблизительно в этот же период Хедеби, так его описывает: "Это большой город, расположенный на дальнем конце всемирного океана. Он обильно снабжен пресной водой из колодцев внутри города. Жители его в большинстве почитают языческих богов, но есть среди них немало и христиан, имеющих тут свою церковь. Язычники любят совершать праздники, чтобы в изобилии поесть и попить. Главной пищей жителей этого города является рыба, которая тут имеется в изобилии".
Но пребывание св. Ансгария в Хедеби длилось только два года. В конце 827 года король Хорик, сын короля Годфрида, изгнал из этой области и Гаральда, и св. Ансгария.
Однако о трудах св. Ансгария, о святости и вдохновенности его проповеди стало уже широко известно на севере. В 829 году св. Ансгарий был приглашен шведским королем Бьерном в Швецию, в г. Бирке, где св. Ансгарий построил церковь. На месте этой церкви ныне стоит памятник, покрытый древней рунической надписью.
В Швеции св. Ансгарий оставался в течение двух лет. Потом, передав церковь своему ученику и преемнику Аутберту, св. Ансгарий вернулся в Гамбург.
Отметим тут, что деятельность св. Ансгария в этот и в позднейший, второй период его деятельности в Швеции имела косвенное влияние и на нашу русскую историю. Ведь именно область около Маларского озера, где расположен г. Бирке, финские народы называют Руоси, в чем так легко узнается летописная Русь. Конечно, полулегендарный основатель Русского государства Рюрик был язычником. Но у нас есть все основания догадываться, что и ему, и его ближайшим преемникам: Олегу, Игорю, св. Ольге, "мудрейшей из людей", сохранявшим связь с родиной своих отцов и дедов, христианство было небезызвестно, и они питали к нему уважение и почтительный страх, чем объясняется, что князья эти относились к христианству с терпимостью и почитанием.
В Гамбурге в 831 году св. Ансгарий был посвящен в сан епископа. Летопись говорит об этом так: "Когда Карл, император Римский, переселился в лучший мир, сын его Людовик, узнав о намерении отца поставить епископа в Гамбург, посоветовался с мудрыми людьми и поставил святейшего Ансгария, которого некогда направлял проповедником к датчанам и шведам, архиепископом Гамбургской Церкви, город же этот сделал митрополией для всех народов севера".
В то же время св. Ансгарий принял на себя и настоятельство в родной ему обители Корвей, откуда черпал он ценных самоотверженных помощников в своих трудах.
13 лет работал св. Ансгарий в Гамбурге и Корвее, проповедуя и назидая христиан, созидая церкви, монастыри и школы. Особенное внимание обращал он на то, чтобы при каждой церкви и монастыре была бы библиотека с духовными книгами.
В 840 году умер покровительствовавший трудам св. Ансгария император Людовик Благочестивый. Священная Римская Империя оказалась охваченной раздорами четырех сыновей Людовика. Летописец Гельмольд пишет об этом времени: "С уходом Людовика из этого мира разразилась внутренняя война: четыре сына его начали борьбу за верховную власть. Великие раздоры и войны настали между братьями. Во время этих войн все племя франков пришло в разорение".
Только в 843 году раздоры прекратились и по Версальскому договору империя была разделена. Карл получил Галлию (Францию), Людовик II - Германию и Лотарь - Италию и Лотарингию. Младший брат их Пипин к этому времени скончался.
Язычники датчане решили воспользоваться ослаблением империи и в 845 году вторглись в северную Германию и Францию. Под предводительством короля Хорика на нескольких сотнях судов поднялись они по Эльбе, захватив и разорив дотла г. Гамбург. Одновременно другая орда датчан, под предводительством Рагнара Лодброка, поднявшись по Сене, разграбила Париж. Гельмольд пишет: "Они подчинили себя славян и фризов, а потом, пройдя на разбойничьих кораблях по Рейну, осадили Колонию (Кельн) и, дальше пройдя по Эльбе, до основания разрушили Гамбург. Этот замечательный город и его прекрасная, недавно построенная церковь - все погибло в огне. Мало того, разграблению варваров подверглась и Нордальбингская провинция, и вся страна, лежащая по соседству с рекой Эльбой. В то же время норманны, пройдя по Лигеру (Луаре), сожгли Тур, а потом, пройдя по Секване (Сене), разграбили Париж. Тогда король Карл, охваченный страхом, отвел им для житья землю, которая получила название Нормандия. Тогда опустошена была норманнами и Саксония. Герцог Бруно с 12-ю вельможами был убит, епископы Теодорик и Маркварт изрублены. Затем разбойники сожгли Колонию и Трев, а собор и дворец в Аквисгране превратили в конюшни для своих лошадей. Святой же Ансгарий, архиепископ Гамбургский, и остальные проповедники, направлявшиеся в Данию для проповеди слова Божия, были преследуемы с великой яростью, изгнанные из своего местожительства и повсюду рассеянные".
Когда прошла страшная волна нашествия, король Людовик Германский приступил к залечиванию ран. Святому Ансгарию поручил он управление Церковью на всем севере Германии, и когда в 848 году скончался Людерих, епископ Бременский, король объединил его епархию с епархией Гамбургской и обе поручил попечению Ансгария.
Вскоре после того св. Ансгарий снова направился в миссионерское путешествие в Данию. Королем ее в то время был тот же Хорик, который ранее изгнал из своей страны св. Ансгария и под предводительством которого был разрушен Гамбург и разорена вся северная Европа.
Оставаясь язычником, но будучи умным и зорким правителем, он понял, что для укрепления престола его королевства ему надо установить добрые отношения с христианскими миссионерами. Поэтому, сам не принимая христианства, он благосклонно встретил св. Ансгария и позволил ему построить церкви, сначала в Хедеби (здесь св. Ансгарий восстановил основанную им прежде и разрушенную во время смут церковь и школу), а потом в г. Рибе, на севере Ютландского перешейка. Эти свои миссионерские труды св. Ансгарий соединял с архипастырской работой в своей Гамбургской епархии и с монашескими подвигами в обители Корвей.
Как пишет летописец: "Архиепископ Ансгарий, выполняя поручение императора, стал часто навещать датского короля и, усердно выступая в пользу обоих государств, ратуя за установление мира, благодаря уважению короля, хотя и язычника, добился большого с его стороны расположения к нашей вере. И в конце концов король разрешил ему основать церкви в Шлезвиге (Хедеби) и Рибе, дав обещание, что не будет препятствовать тем, кто пожелает креститься и следовать христианским законам. И тотчас, без промедления, епископ Ансгарий направил из Гамбурга священников для осуществления этого дела".

***

Понимая силу народного подъема и желая польстить народу, Гонсевский разрешил в Вербное Воскресенье Крестный ход с шествием Патриарха на осляти. Выпущенный из-под стражи, святой совершал свое последнее шествие одиноко: москвичи не пошли на крестный ход, боясь насилий со стороны поляков.
Первосвятитель продвигался через ряды вооруженных поляков и среди наемных немецких солдат с обнаженными саблями...
А между тем незаметно вступали в Москву передовые отряды Гермогеновской рати. Вошел и доблестный князь Пожарский и укрылся в своем доме на Лубянке. Вспыхнуло восстание. На улицах происходили бои с поляками. Князь Пожарский установил пушки около церкви Введения на Лубянке и обстреливал поляков.
Отважный князь был ранен, и его отвезли в Троицкую Лавру и оттуда в его Суздальское поместье. Вынужденные отступить, поляки укрылись за стенами Китай-города и Кремля. То была Страстная неделя.
Отступая, поляки поджигали церкви, дома, грабили, избивали народ. В храме Св. Василия Блаженного рассекли раку с мощами св. юродивого, там же поставили лошадей.
На улицах лежали массами трупы убитых москвичей. Кто только мог, бежали из Москвы. Несчастные замерзали по дорогам, умирали от голода и различных болезней. Москва горела до самой Пасхи, и со вторника Святой Недели в сгоревшую Москву вошло народное ополчение под предводительством Прокопия Ляпунова.
Ополчение гор. Казани, рязанские, многие приволжские, по благословению св. Гермогена несли с собой список с Казанской явленной иконы Божией Матери. Снова поляки и недостойные бояре врываются к Патриарху и требуют: "Прикажи Ляпунову и его товарищам, чтобы они ушли назад: иначе ты умрешь злою смертию".
- Боюсь Единаго Живущаго на небесах, - отвечает Патриарх, над которым уже сиял венец мученический. "Вы мне сулите злую смерть, а я чрез нее надеюсь получить венец небесный и давно желаю пострадать за правду".
В ярости враги сняли с него сан патриарший и бросили в глубокое подземелье Чудова монастыря. Сначала спускали ему в окно немного хлеба с водой, а потом стали раз в неделю давать пищу нечеловеческую: немного воды и сноп овса...
Казаки взбунтовались против Ляпунова. Гетман Гонсевский подбросил подложную грамоту, где почерком Прокопия было написано, что все русские люди должны истреблять казаков-грабителей.
Казаки, не почуяв обмана, подвели к себе Ляпунова, словно волки, набросились на своего предводителя и изрубили его саблями. Земские ополчения разошлись. Святое дело, казалось, гибло.
Но в подземелье святой Патриарх своей пламенной молитвой, своим великим страданием вымолил у Господа и Царицы Небесной спасение Руси. И в августе 1611 года свершилось чудо Божие. Когда польский шляхтич, предводитель Сапега, привез съестные припасы в Кремль полякам, туда вместе с ним пробрался человек, близкий Патриарху, - некий Родион Моисеев.
С опасностью для жизни принял он от святого Гермогена последнюю его грамоту к нижегородцам. Моисеев привез это послание Первосвятителя в Нижний Новгород 25 августа 1611 года, в этой грамоте Священномученик поставляет Нижний Новгород центром религиозно-национального движения.
Он призывает людей Божиих в поход на Москву древнепрестольную, порабощенную поляками. Святой писал, чтобы нижегородцы взяли с собой список с явленной Казанской иконы Пречистой и чтобы они слали грамоты и в другие города Руси.
Этот последний клич Первосвятителя был зарею возрождения Руси. Преподобный Дионисий - игумен Свято-Троицкой Сергиевой лавры, подражая своему учителю, при помощи знаменитого келаря обители, Авраамия Палицына, составляет призывные грамоты и посылает их в Нижний Новгород и в другие города.
Снова воспламенились души Божиих людей Святой Руси. Как нам хорошо известно из истории, вышел из Нижнего Новгорода богатырь Руси - простой, честный "говядарь" - Козьма Захарьин Минин-Сухорук. По преданию, видит Минин сон. Его маленькая горница светом исполняется. В сиянии предстоит некий старец благолепный, благословляет его с любовью и говорит: "Козьма! Иди спасать Москву. Буди уснувших!"
Козьма вскочил. В горнице был полумрак. Предивно доносился ранний утренник звон нижегородских колоколов. И встал сильный духом, бодрый, исполненный веры Минин на спасение Руси.
Предводителем ополчений был избран чистый сердцем князь Димитрий Пожарский, едва оправившийся после ранений, полученных в Москве. И собрались люди Божии, соединились в мощную рать и двинулись на Москву.
В городе Ярославле Минин и князь Пожарский получили от Казанского духовенства список с Казанской иконы Царицы Небесной. Шли ратные люди под Покров Пречистой освобождать "Дом Ея" - Русь Святую. Шли "положить души свои за Пречистый Дом", как повелел им святой Патриарх в своей последней грамоте. И Царица Небесная, "Взбранная Воевода", помогла ратным людям.
Напрасно изменники и поляки требуют, чтобы Святейший остановил это святое движение рати. Спокойно отвечает священномученик разъяренным врагам своим: "Да будет над ними милость Божия и от нашего смирения благословение".
За эти слова был обречен священномученик на голодную смерть. Ему перестали давать даже и пищу нечеловеческую, т. е. не опускали больше раз в неделю сноп и немного воды. 17 февраля 1612 года блаженно отошел ко Господу Великий Страдалец Земли Русской, ее Печальник, ее пламенный молитвенник, святейший Патриарх Гермоген.
Существует предание, что святой Патриарх три месяца перед блаженной кончиной был без пищи и питья. Каждую неделю поляки открывали темницу и глядели, жив ли еще Патриарх. Откроют - дивятся! Стоит Первосвятитель пред иконами, словно свеча восковая, ангелоподобный. А лампада пред образами, давным-давно зажженная, не угасает, и масла в ней не убывает - горит неугасимо! Удивляются, но сердцем не смягчаются.
Открывают они однажды тяжкую дверь темницы - лежит Священномученик под образами, благолепно покоится: руки на груди крестом сложены. Нет духа тленного - веет от тела мученика дивный аромат. Неугасимая лампада потухла вместе с блаженной кончиной Патриарха.
И еще чудное предание, что св. Патриарх пред смертью своею в глубоком подземелье сеял тот овес, который спускали ему поляки, и поливал его водою, которую в небольшом кувшине давали ему. Поляки, открыв подземелье, видели Священномученика стоящим на коленях среди проросшего и, о, Божье чудо! - во мраке темничном ярко зеленевшего овса.
Доблестная рать князя Пожарского победоносно, с иконой Царицы Небесной, с Казанским Ее образом, вошла в Москву 22 октября 1612 года. А 25 октября поляки принуждены были настежь открыть ворота Кремлевские и впустить победителей.
Впереди войск шел Крестный ход со знаменитым, доблестным архимандритом Дионисием, нарочно прибывшим из своей обители.
Не дожил Святейший до торжества русских Божиих людей, но пресветлая душа его ликовала. В Кремле снова раздается священное пение, курится дым кадильный, блестят окладами иконы, возносится к Престолу Всевышнего горячая, благодарная молитва верных сынов отечества. Прославляли сердца русские и Священномученика, почитая его как великого угодника Божия, спасшего погибавшую Русь.
Современники Первосвятителя, веря в его святость, поставили гроб его в Чудовом монастыре. Царь Алексей Михайлович велел перенести гроб в Успенский собор. Когда тело Патриарха перекладывали в новый гроб - оно оказалось нетленным. Могилу, приготовленную для св. мощей Патриарха в Успенском соборе, сейчас же закрыли, т. к. готовились к открытию мощей священномученика. Гроб был поставлен под соборным полом, близ шатра, где лежала Риза Господня.
Французы в 1812 году, грабя церковные драгоценности, выбросили св. мощи Патриарха из гроба. После ухода врагов из Москвы нетленное тело св. Патриарха было снова положено в гроб.
Перед коронацией Императора Александра III, при ремонте Успенского собора, оторвался от стены большой камень и пробил гроб св. Гермогена. В отверстие увидели нетленные мощи.
Но только перед новыми, еще более тяжкими страданиями Святой Руси, чем те, которые она перенесла в лихолетье, наш Убиенный Государь-Мученик Николай Александрович открыл торжественно 12 мая 1913 года мощи Святейшего Патриарха Гермогена, не ведая, что и над ним скоро засияет венец мученический.

***

Нас спрашивают: как православные христиане верят в Бога? Прежде всего как в Творца и Создателя всего мира видимого и невидимого, т. е. материального и нематериального. Материальный мир не может быть вечен, он должен был получить начало от нематериальной причины.
Но существует ли в мире что-либо нематериальное? Не материально ли все, что в нас и вокруг нас?
Конечно, нет! Нематериальный мир мы знаем лучше материального, непосредственным собственным опытом. В нашем разуме, чувстве и воле проявляется нематериальный духовный мир. В противоположность материальному миру, подвергающемуся разложению и изменению, мир духовный не подвергается разложению, а изменению подвергается лишь поскольку он связан с телом. Значит, духовный мир может существовать бесконечно.
И мы исповедуем, что дух наш бессмертен, т. е. никогда не прекратит своего существования. Однако и дух наш нельзя назвать вечным, потому что было время, когда его не было, и он был призван к бытию Иным Духом, той же творческой Духовной Личностью, Которою был сотворен и материальный мир, - Богом.
Православные исповедуют Бога совершенным, т. е. абсолютно мудрым, абсолютно милостивым, праведным и всемогущим.
Всемогущество Божие не значит, что Бог может все сделать. Бог не может сделать зла или греха или неразумности. Но только потому, что Он не захочет ничего такого сделать. Все же, что Он захочет, Он сделать может. Ничто внешнее не ограничивает Его.
Бог сотворил все доброе и ничего злого. Зло появилось от того, что некоторые из сотворенных Богом духоносных существ, ангелов и человек, имея свободу выбора, избрали зло и отвергли Бога и Его добро.
Философ Владимир Соловьев в книге "Три разговора" возражает против такой концепции, указывая, что зло не есть только отрицание добра, но является активной злой силой. Для объяснения этого противоречия надо помнить, что само зло не первозданно и потому не имеет в себе бытия по существу, ибо Бог не творил зла. Если само по себе зло является только отрицанием добра, то носителем зла является сотворенная Богом могучая личность, сперва добрая, но своей свободной волей отвергшая Бога и ставшая таким образом родоначальником зла. Этот первенец творения получил от Бога при своем создании максимальную могучую силу для творения добра.
Своих исконных даров Бог никогда не отнимает. И вот, свободно избрав отвержение Бога и Божиего добра, диавол всю свою мощь бросает на отторжение от Бога прочих духовных существ, сначала ангелов, потом и человеков.
Почему Бог попускает это? Мы не знаем, но веруем, что в конце концов силою Божией любви и мудрости все окажется во благо.

***

Во все века, на всех ступенях своего развития человеку для оформления своего душевного состояния открываются лишь три возможности:
1) верить в Истинного Бога,
2) поклоняться кумирам, приписывая им частично божеские свойства и
3) не думать обо всем этом, по возможности совсем, а так как это невозможно, то думать как можно меньше.
В современном мире мы встречаем осуществляемыми все эти три возможности. Типичный западный человек нашел выход в бездушной телесности. Он не интересуется или интересуется очень мало вопросами о Боге, о смысле жизни, относясь к этим вопросам с полным или почти полным равнодушием.
На нашей родине господствующее марксистское мировоззрение берется за решение этой проблемы и становится язычеством.
Раз человек задается вопросом внематериальным, то он не может отвечать на этот вопрос только рассудком, а обязательно отвечает верой, т. е. актом, в котором на равных правах участвуют все три стороны души: разум, чувство и воля.
Марксисты и являют акты веры, прежде всего веры в материю, приписывая ей божественное свойство вечности. По нашему религиозному представлению вечен только Бог, т. е. никогда не было времени, когда Его не было, и никогда не будет времени, когда Он перестанет быть. Он же сотворил материю, как материал, из которого создал прочий видимый мир.
Итак, для материалистического мировоззрения материя - кумир, обладающий божественным свойством вечности, но не имеющий иных божественных свойств: личного бытия, доброты, любви, всемогущества и пр.
Также кумиром для материалистов является и самое их учение. Они утверждают, что в то время как все прочее относительно и диалектически преходяще (сегодня правильно, а завтра нет), материалистическое мировоззрение является абсолютно правым, никогда не подлежащим отмене и преодолению. Создается еще один кумир, которому тоже приписано божественное свойство всеправости, без других божеских свойств.
Процесс кумиротворения можно узнать и во многих других элементах марксистской идеологии: в обожествлении материалистической науки, в обожествлении вождей и пр., и т. п.
Эту свою языческую религию марксистский материализм с величайшим фанатизмом стремится распространить по всему свету. Будучи, как это вытекает из наших предпосылок, по существу религией, он обладает и всеми силами распространяемости религии, захватывая с большой полнотой человеческие души.
Человек создан Богом для того, чтобы в течение своей земной жизни совершить выбор между добром и злом. И если он выбирает марксистский материализм, он выбирает религию зла, но именно религию, обладающую, как и все религии, огромной силой в своем воздействии на человеческие души.
Духовная разница между западным миром и нашей Родиной объясняет многое в их взаимоотношениях, объясняет самоуверенность марксизма, его удивительную способность к распространению и захвату человеческих душ, объясняет и неуверенность, робость Запада, не имеющего опоры в духовной сфере и потому постоянно бессильно отступающего пред силами воинствующего марксистского безбожия.
Противостоять лжерелигии марксистского материализма может только другая религия, потому что человек создан Богом с душой, требующей веры, т. е. целостного и всестороннего постижения проблем вечности, жизни, смерти, смысла и перспектив минувшего и грядущего.
Духовный мир не терпит пустоты, и если от человека отнимается или он сам отвращается от данного Богом истинного содержания, то эта пустота заполняется противоположным содержанием или недостойной человека душевной пустотой, или фанатической борьбой с христианской истиной.
Людей, действенно и глубоко верящих в Истинного Бога, сейчас катастрофически мало, но только они одни обладают возможностью спасти мир.

***

Был теплый осенний день, когда Еременко и Пантелеев, сидя на бревнах во дворе лагеря, стали вести беседу о прочитанном Максимом Евангелии.
- Сколько ты мне не говори, что Бог один, - сказал Максим, - но если у Бога есть Сын, тоже Бог, то будет два Бога, а если есть еще Дух Святой, Который ни Отец, ни Сын, а тоже Бог, то уже выйдет три Бога, а не один. По-моему, это ясно, и не о чем тут разговаривать. Или признайтесь, что у вас, как у язычников, несколько богов, или откажитесь от Троицы и признайте Богом кого-нибудь одного, тем более что, кажется, нет причины настаивать на никому непонятном учении о Троице, а гораздо легче поверить в одного Бога, без чего и ученые не могут обойтись, как нам разъяснял батюшка.
Собеседники не заметили, как священник, отец Михаил, тихо подошел к ним и, прислушавшись к беседе, обратился к Максиму с вопросом:
- А вы все Евангелие прочитали?
- Да, - сказал тот, - и Евангелия, и послания.
- Ну, слава Богу, - сказал священник. - Уже это доказывает, что вы хороший человек.
- Да и вы, батюшка, хороший человек, - смеясь ответил Максим, а сам подумал: ну, меня на этом не проведешь, не улестишь. - Вы, видно, слышали мои последние слова, батюшка. Вот Пантелеев, он верующий, все хочет мне доказать про Троицу. Он говорит, что Бог один, но в Нем три Личности, и эти Личности составляют одно, как в солнце свет и теплота одно, или во рту человека дыхание и слово, а человек один. Только мне эти сравнения кажутся пустыми. Я и сам могу назвать много вещей, которые состоят из отдельных частей, а все части составляют одно. Вот стол: у него четыре ножки, пятая доска, а стол один, в окошке четыре стекла, а окно одно. Только все это не к делу.
- Отчего же не к делу?! - воскликнул Пантелеев.
- Потому что то - вещи, а то - живые существа. Вот найди мне, чтобы две курицы составили одну птицу, или три льва одного зверя, или три человека - одного. Это ты мне никогда не покажешь. Все будет три человека, а не один. Так и богов у вас или один, или три, а никак не то и другое вместе.
- А если я покажу две или три личности в одном существе? - тихо спросил батюшка.
- Если покажете, обещаюсь поверить, - воскликнул Максим. - Только вы никогда этого мне не покажете, - добавил он торопливо.
- Эй, Пантелеев, Еременко, что тут расселись? Спуститесь с бревен, их нести надо, - грубо и громко крикнул заведующий плотничьей мастерской, подходя с рабочими к бревнам, на которых велась беседа.
Увидя священника, он грубовато извинился и, подхватив с рабочими бревна, отошел к дальним плотничьим мастерским.
Разговор священника, Максима и Лени продолжался.
- Ну, вот видите, как люди теснят друг друга. Мало им места на земле. Воюют, убивают друг друга, злятся, ссорятся. Уж кажется мы здесь, в лагере, все сотоварищи по несчастью, а и то, смотрю, где один человек станет, там не пускают другого, теснят, давят. Нет там места человеку другому, где уже один есть. Как же может быть, чтобы две или три личности стали одной? Отец, Сын и Дух Святой, один, два, три бога, а не один.
- Хорошо вы начали беседу, - сказал священник. - Вот теперь и будем говорить дальше.
- Ну, ладно, говорите, а я буду слушать.
- Нет, - отвечал батюшка, - говорите вы сами, а я буду вас спрашивать, чтобы не моя душа, а ваша сказала истину. Скажите мне прежде всего: всегда ли одинаково вы чувствуете свою борьбу с людьми за места в мире, и со всеми ли людьми одинаково? Может быть, с некоторыми людьми вы чувствуете себя лучше, а с некоторыми хуже?
Лицо Максима подернулось грустью.
- Да, конечно, есть люди, с которыми мне не бывает тесно.
- Кто же это: жена, дети?
- Ну, по жене-то я редко скучаю, хотя и это бывает. А вот сын у меня есть, так его я действительно больше всего люблю. Он такой ласковый мальчик. Сейчас он где-то в армии младшим лейтенантом. Может быть, убит, может быть, как и я, в плен попал, кто знает. Вот о нем я часто тоскую. Когда, бывало, он приезжал к нам в село в отпуск, не налюбуюсь на него. Такой он умный, рассудительный, все знает, а и со мной обращается не так, как многие желторотые юнцы, что старших и слушать не хотят. Мой Андрийко, бывало, боится обидеть меня своим превосходством, все спрашивает моих советов, и того не понимает, глупый паренек, что я и сам хорошо вижу, насколько он умней меня, и не огорчаюсь этому, а радуюсь, и еще больше радуюсь, видя его ласковость, его желание уступить мне... Была еще у меня дочка, да умерла... - голос Максима дрогнул, но он сдержался и, резко оборвав разговор, сказал: - Ну, это я не к месту говорю. Ведь мы не про детей моих, а про Бога стали говорить.
- Дойдем и до Бога, Максим Савельевич (так ведь кажется), и то, что вы говорите, прямо к нашей теме ведет. Поэтому позвольте мне в том же направлении задать вопрос. Скажите, вот для вас с сыном всюду довольно было бы места, вы друг другу не стали бы мешать, как здесь, в лагере и повсюду, мешают друг другу посторонние люди?
Максим даже улыбнулся.
- Что вы говорите, да если бы мы оказались в море, на маленьком камне, то и там нам не было бы тесно, мы и там уступали бы место друг другу, и каждый из нас готов был бы броситься в воду, чтобы спасся другой.
- Вот видите, - продолжал свою мысль священник, - не всегда и не все люди мешают друг другу. Вы говорите, что жену меньше, чем сына, любили. Но скажите, может быть, и с нею у вас бывали минуты, когда вы были так же дружны с нею, как и с сыном?
Максим начал говорить уже как бы не для священника, а самому себе, отдаваясь голосу своего сердца.
- Да, бывали мы и с женой по-душевному дружны. Только это бывало почти всегда, когда мы вместе вспоминали нашу милую Ганю. Ганя и при жизни всегда старалась, чтобы у нас в доме был мир и лад...
- Еще, будьте добры, скажите, когда, как вы думаете, вы бывали лучше и добрее: когда вы ссорились с женой или другими людьми, или когда бывали с ними дружны, например, когда с женой вспоминали про Ганю?
- Ну, что спрашивать про это. В ссорах нет ничего хорошего, одна только глупость. Когда, бывало, мы с женой говорили об Гане и плакали о ней, то и я видел, что я незлой человек и что она добрая баба, а потом смотришь, найдет такой стих, как старухи говорят, нечистый попутает, и опять начнем мучить друг друга бранью, забывая, что это глупо и жестоко. А когда снова начнем вспоминать Ганю, я по лицу своей бабы, бывало, читаю и сам так думаю: вот кабы всегда на душе у нас так было, то и за деньги не стали бы браниться и ссориться. Мир и любовь дороже золота. Да, добрая была у нас Ганя. Не знаю, Бог ли или другой кто отнял ее от меня, но когда, бывало, начнем мы с женой и сыном об ней вспоминать, то как будто у нас троих одна душа становится, и все злое уходит от нас, а остается только доброе. Мы даже чувствуем тогда, о чем каждый из нас думает. Нам даже иногда казалось, что и Ганя с нами сидит среди нас и улыбается нашему единению.
Священник взял Максима за руку и сказал:
- Вот видите, вы больше не скажете, что невозможно двум или трем стать одним существом! Не ваши ли слова были сейчас, что одна душа и одни мысли бывали у вас трех?
Максим будто очнулся.
- Схитрили, батюшка. Поймали меня на словах, - сказал он задумчиво и как будто даже с радостью. Потом продолжил. - Но я все-таки не понимаю еще, что же следует из моих признаний?
- Извольте, - радостно заговорил священник. - Из ваших признаний явствует, что люди потому только не могут поверить в то, что три Лица Пресвятой Троицы составляют одно Божественное Существо, что люди, враждуя друг с другом, думают, что всякий человек, всякая живая личность противны друг другу и мешают один другому так, что не может один и другой быть единым существом. Выходит далее, что это враждебное чувство противоположности, эта борьба людей слабеет, когда они не поддаются попутыванию нечистого, который, ссоря людей, мутит их разум. Тогда они чувствуют любовь друг к другу и радуются взаимной близости так, что им не тесно, а радостно бывает вместе. А когда один такой добрый любящий человек освободится от тела и только чистый дух его останется в памяти и в сердце людей, то вместе с грустью о разлуке с ним близкие люди чувствуют близость к себе умершего и взаимную друг к другу привязанность так сильно, как будто у них одна душа. И я прибавлю к этой картине вот что: Отец никогда не ссорится с Сыном и Святым Духом, и Они никогда не разномыслят, и никакой нечистый не может попутать Их ум, и Они никогда не разлучаются друг с другом. Теперь скажите, если даже для нас, грешных людей, бывают такие минуты просветления, когда всякая рознь исчезает между нами, то не больше ли познают свое единство Отец, Сын и Святой Дух, Которые есмь Сама Любовь? И если вы и родные ваши в самые лучшие разумнейшие часы вашей жизни чувствовали единство ваших душ, то зачем называете вы ложным наше учение о том, что Отец, Сын и Дух Святой один Бог, а не три Бога?
Слушая эти новые для себя слова, Максим широко открыл глаза и даже рот от изумления. Несколько минут он не мог ничего сказать.
- Постойте, еще одно слово, - заговорил он наконец. - Ведь по-вашему выходит, что не только Бог может быть один и в то же время троичен в лицах, но и мы, люди, можем быть такими же. А ведь все-таки мы все не одно. Пусть мне кажется иногда, что душа моя сливается с другими, кого я люблю, но ведь я не всех людей люблю, да и те, кого я люблю, все-таки остаются отдельными существами!
- Друг мой, - сказал батюшка в ответ. - Ведь вы сами сказали, что единство с людьми вы чувствуете не тогда, когда заблуждаетесь, а напротив, когда бываете настоящим разумным человеком. Если это с вами бывает не часто, а с другими почти никогда не бывает, то разве этим мы будем измерять истину? Ведь все люди постоянно грешат, многие совершают преступления, но мы хорошо с вами знаем, что преступления - это неразумность и зло, что справедлива и положительна добродетель, как бы ни редка была она на земле.
- Вы правильно говорите, - задумчиво прервал речь священника Максим. - Но трудно поверить, чтобы моя душа могла сродниться со всеми людьми, даже с врагами.
Тут в разговор вмешался Пантелеев:
- А разве тебе не понравилось, что в Евангелии написано, что ближний наш есть не только наш родственник или друг, но и всякий вообще человек?
- Да, конечно, понравилось. Особенно понравилась притча о милосердном самарянине. Этот самарянин был родной для всех. И я согласен, что чем лучше и умнее человек, тем больше он считает себе друзьями людей. А самый лучший тот, кто всех любит и никого не считает врагами.
- А еще более родным для всех может стать человек, - продолжал речь отец Михаил, - если он отдает себя на служение Христу. Тогда у него своих интересов вовсе не будет, и ничем его нельзя будет рассердить и заставить вступить в борьбу за себя. Его душа связана с душами ближних, и он чувствует их скорби и грехи как бы свои собственные. Помните, как восклицал апостол Павел, обращаясь к Галатам: "Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос" (Гал. IV, 19)? И в другом месте он радуется доблестям христиан как бы своим собственным: "И так, братие мои возлюбленные и вожделенные, радость и венец мой, стойте так о Господе, возлюбленные" (Фил. IV, 1). А вот его чувства к слушателям его проповеди: "Уста наша отверсты к вам, коринфяне, сердце наше расширено, вам не тесно в нас" (2 Кор. VI, 11-12). Таковы чувства апостола к чужим для него людям, а может ли даже мать иметь лучшее чувство к своему ребенку?
- Но ведь это одни чувства! - воскликнул Максим. - А ведь и Павел и все добрые и злые люди все-таки жили и живут отдельно, каждый в своем теле, своей жизнью, как и мы.
- Да, - ответил о. Михаил, - по-видимому, пока отдельно, потому что мы ограничены телом, но от тела люди освобождаются после смерти, а по воскресении они приобретут такие тела, как Христос Воскресший: для таких тел нет препятствий ни в пространстве, ни в веществе, они свободно переносятся с места на место, свободно проходят через стены, как это сказано в Евангелии.
- Итак, по-вашему выходит, - задал вопрос Максим, - что когда люди освободятся от тел и от всякого греха, они станут единым человечеством, оставаясь все-таки отдельными личностями? Вот найдите мне такое изречение в Священном Писании, тогда я поверю, что это учение о Троице вы не для меня приспособили, а действительно правильно разъяснили. ...

***

Новое важное и интересное открытие совершили недавно ученые биологи во Франции: путем прививки они изменили породу уток. Из семьи белых пекинских они создали новую разновидность. Это достижение, может быть, подхватят в лагере безбожников, так как оно отчасти опровергает или, точнее, ограничивает ту научную теорию Менделя, которая господствует в биологии и которую провозвестники атеизма так сильно ненавидят, что они полицейскими мерами воспрещали знакомство с этой теорией в пределах своих владений.
Теория Менделя утверждает и доказывает, что никакие внешние воздействия - ни среда, ни из поколения в поколение претерпеваемые уродования никак не влияют на наследственные признаки, не меняют разновидностей в животном мире.
Наследственные признаки не зависят от внешних воздействий, гласит эта теория. А следовательно, доказывает верующий ум, изменения наследственности, перемены разновидностей, видов, родов и семейств живого мира происходят лишь под воздействием направляющей творческой руки Творца и Хозяина мира - Бога.
Вот эта нестерпимая атеистами теория и кажется теперь поколебленной. Под воздействием прививки кислоты разновидность уток переменилась, и перемена стала наследственной. Значит, внешнее воздействие может оказать решительное влияние на внутреннюю структуру живого существа?
Но является ли новое открытие доказательством того, что животные виды и разновидности могут меняться сами собой, под влиянием внешних причин, и что, следовательно, в разнообразии живого мира мы не должны видеть свидетельства попечительной руки Творца, а только последствия мощного воздействия материальной среды?
Нет, так же как и весь древнейший опыт с искусственным отбором, послуживший образцом для теории отбора естественного. Новое достижение свидетельствует лишь об одном: о том, что сотворенному по образу и по подобию Божию человеку дана Творцом великая власть над миром, дана возможность всестороннего воздействия на мир своим разумом.
Да, разум воздействует на мир, и на бездушный мир минералов, и на одушевленные организмы, в том числе и на изменение наследственных качеств. Абсолютный Божественный Разум Творца воздействует в гигантских размерах, он создает и умножает бесконечное разнообразие мира, а ограниченный разум человека воздействует на мир в сравнительно малых, ограниченных размерах.
Без разумной творческой руки Божией не только не было бы ни внешнего материального, ни внутреннего духовного мира, ни мертвой, ни живой материи, но и раз созданная живая материя не эволюционировала бы, как без разумной направляющей руки человека не произошло бы того ряда целесообразных изменений во всем мире, какие мы наблюдаем, не произошло бы подбора при создании новых пород животных, не появилось бы и то изменение наследственных признаков в новой породе уток, о котором мы говорим сейчас.

***

,,, Сидит молодой дипломат, Георгий Васильевич Брандт, на палубе парохода. Завтра он будет в Иерусалиме на новой должности: представителем Российского Императорского правительства при Блаженнейшем Патриархе Иерусалимском. Должностью это даже стыдно назвать. Должности никакой особенной и не будет. Нужно лишь приходить в патриаршую церковь до начала службы, терпеливо выстаивать до конца, подходить ко святому кресту и, получив приглашение Патриарха, отправляться в его покои - пить с ним кофе.
Позже, когда Патриарх отправляется отдыхать, русский дипломат получает разрешение пользоваться огромнейшей патриаршей библиотекой, чуть не в тридцать тысяч томов на всех языках Востока и Запада. В этом одно только утешение для молодого дипломата, неожиданно волею судеб превратившегося почти в монаха, да еще при строжайшем, известном всему Востоку своей строгостью Патриархе Иерусалимском.
Ох и трудно молодому дипломату, после петербургских балов и концертов выстаивать совершенно бесконечные службы. Стоит несчастный грешник, и сквозь бесконечные "Кирие, елейсон" и "Си, Кирие" видит себя в блестящей северной столице на балу Дворянского собрания, несется в мазурке с прелестной Н.
И "Кирие, елейсон" холодным душем возвращает размечтавшегося дипломата к действительности.
"Кирие, елейсон"... И со страхом думает бедный молодой дипломат о надвигающемся Великом Посте, когда из храма почти не придется выходить.
За Великий Пост бедный юноша потерял, кажется, половину своего веса. Но вот, слава Богу, он уже кончается, завтра Страстная Суббота, еще один день - и "страдания" кончатся.
Сегодня торжественное служение у Гроба Господня. Говорят, что это явление потрясающее. Многие верующие приходят в храм Гроба Господня с Четверга и остаются до Воскресения, ночуя в храме или во дворе храма.
Среди молящихся арабы, армяне, копты. Выделяется присутствие иноверных, особенно заметны своими коричневыми грубыми рясами католики-францисканцы.

Наступает полдень. И вот, предшествуемый тринадцатью хоругвями, появляется торжественный крестный ход. Патриарха сопровождают митрополиты: армянский, сирийский, коптский. За ними - бесконечный сонм духовенства. Сильные отряды турецкой полиции едва сдерживают приходящую в экстаз разноречивую толпу.
Все духовенство и весь народ - с огромными, но незажженными свечами. В самом храме Гроба Господня - ни одной зажженной лампадки, ни одной горящей свечки... Свет только от солнца через окна в куполе.
Патриарх, грозно сосредоточенный, подходит к самому Гробу Господню. Митрополиты, епископы, священники - все замирают.
В маленькое преддверие у самой пещеры Гроба Господня входит только Патриарх и четыре высокого ранга турецких полицейских, назначаемых для этого случая самим Султаном. Патриарх снимает все облачение и абсолютно всю одежду и белье. Турецкие вельможи подают Патриарху длинный белый халат, где нет ни одной складки, ни одного кармана.
Потом Патриарху передают тридцать три свечи. Каждую из них внимательно осматривают по очереди все четыре мусульманских вельможи. Затем с глубоким поклоном, коснувшись рукой сердца, губ и лба, а потом земли, турки оставляют Патриарха абсолютно одного, в абсолютно пустой каменной пещере Гроба Господня. Патриарх воздевает свечи горе и тихо молится.
Турецкие сановники становятся все четыре у отверстия Гроба и наблюдают. Стоящее у святого Гроба духовенство приступает к особой, посвященной данному дню молитве. Все присутствующие просто дрожат, многие стучат зубами от сильнейшего волнения.
И вот вдруг турецкие контролеры почти сталкиваются головами перед отверстием в пещеру: какое-то странное голубое сияние, вроде голубого тумана, появляется в отверстии. ...

***

Один раз мы отправились походом на Енисей. Как и Томь, как и все сибирские реки, Енисей течет с юга на север и замерзает с севера, снизу. Но то, что я говорил о Томи, тут повторяется в гигантском масштабе, так как Енисей - самая многоводная, самая могучая река Сибири.
Брошенные на сплошной лед во время ледостава льдины с верховьев то стояли стоя, то лежали плашмя, то под углом. Мы прибыли в Красноярск уже через месяц после ледостава, когда лед, прогретый и просветленный солнцем, стал прозрачным, сияющим, искрящимся.
Достаточно было отойти от берега на несколько шагов, чтобы очутиться в волшебном хрустальном мире, быть окруженным столпами из хрусталя.

Поведение чехов вызывало возмущение у всех. При нашем эшелоне было несколько классных вагонов, в которых жили американские доктора и два десятка американских солдат, посильно охранявших наш эшелон.
Им неоднократно приходилось вмешиваться, когда чехи нагло приставали к девушкам, служащим Американского Красного Креста.
Среди этих солдат двое были американскими скаутами, и я свел с ними дружбу. Однажды с ними и с другим скаутом, ехавшим в нашем эшелоне, Женей Андреевым, мы проходили мимо чешского эшелона. Если не ошибаюсь, это было на станции Ачинск.
Перед открытой дверью большой теплушки стояла группа молодых красивых женщин с детьми на руках, они молили чехов, очевидно, отцов этих детей, взять их с собою. Но чехи только посмеивались. Они сапогами отталкивали пальцы женщин, хватавшихся за борт теплушки.
Особенно запомнился патетический образ совсем юной матери, протягивавшей своего ребенка к стоявшему с краю чешскому унтер-офицеру:
- Ведь ты крестом и Евангелием клялся, что женишься на мне! - восклицала она.
- Яка трагикомедия, - ответил подлец, и они закрыли дверь.
Американцы были возмущены до последней степени, они готовы были растерзать этих чехов.
Зато на фоне чешской подлости выделялось благородство поведения поляков и особенно сербского и карпато-русского легионов.
Они постоянно вступались за русских, которых беззастенчиво грабили чехи. Но сделать что-либо решительное они не могли, так как чехов было гораздо больше.
Когда через несколько месяцев сербы уезжали из Владивостока, командовавший тогда гарнизоном города (в городе в это время было демократическое правительство Антонова и Меркулова) генерал, фамилии которого я не помню, обратился к сербам с речью:
- В эти дни падения России, когда мы видим со всех сторон от так называемых наших союзников и даже от некоторых братьев-славян подлость, грабительство и предательство, только вы и немногие другие славяне поддержали в нас веру в человеческую душу. Вы не только не грабили нас, но и пытались защитить от ограбления другими. Сейчас, расставаясь с вами, мы ничем не может отблагодарить вас, так как мы - в нищете и падении. Одно мы можем подарить вам самое для нас драгоценное.
С этими словами генерал поднес сербам русский национальный флаг, поцеловал его и вручил командиру сербского легиона майору Благотиницу.

С большим трудом нам удавалось добывать у чехов паровозы, чтобы продвигаться дальше. Но если нам, американскому эшелону, это все же удавалось, то в отношении русских беженских эшелонов это почти никогда не удавалось, и они заполняли запасные пути в ожидании трагического конца.
Между тем советская армия все приближалась. Под Красноярском была разгромлена основная Белая армия адмирала Колчака.
Армия Капеля пробивалась к северу от железной дороги через тайгу, ведя непрерывные арьергардные бои и отбиваясь от красных партизанских банд.
На станции Тулун Красная армия нас застигла, первоначально незаметно для нас. Станция там, как и в большинстве сибирских городов, расположена за 5-6 километров от города.
Станция была еще в руках чехов, а город уже в руках Красной армии. Не зная этого, я, по своему обыкновению, отправился в город, отыскивая скаутов.
Когда я пришел на центральную городскую площадь, там происходил гигантский митинг. Все население города было собрано на площади, красноармейские агитаторы выступали один за другим. Мне запомнилась хлесткая фраза одного из них:
- Меч революции занесен над головой буржуазии.
Когда митинг кончился, горожане разбились на отдельные группы. Я подошел к одной такой группе и обратился к ним с патетической речью:
- Братья, вас обманывают. Есть только одна партия, которая желает блага народу. Это партия народной свободы, и вот ее вождь.
С этими словами я вынул нательную цепочку, на которой вместе с крестом и иконкой висел маленький портрет Милюкова.
В этот момент ко мне сзади подошел красноармеец с огромными бантами на шапке и на груди и схватил меня за шиворот:
- Ты, что, сукин сын, растабариваешь?!
С этими словами он поволочил меня куда-то. Я шел рядом с ним с гордо поднятой головой, в упоении ощущая себя мучеником за правду, за дело народной свободы.
Красноармеец приволок меня на окраину города к деревянному бараку со многими окнами и дверями. Очевидно, тут сидели заключенные. Он отпер дверь в маленькую одиночную камеру, на полу которой лежал ворох соломы и не было никого и ничего больше.
Втолкнув меня в эту комнату, красноармеец запер дверь и ушел. Я уселся на солому. Было холодно, мрачно. Скоро наступили зимние сибирские сумерки и темнота.
Настроение мое в одиночестве совсем упало. Я стал думать, что вот уже и темнота, ночь, мама, наверное, уже спохватилась, что меня нет, и беспокоится, а я уже, наверное, никогда отсюда не выйду. Я стал молиться и плакать.
Часа через три или четыре после моего водворения щелкнул замок и появился прежний красноармеец. Он приказал мне следовать за ним.
Как только окончилось одиночество, явился свидетель, я снова почувствовал прилив вдохновения и гордости и бодро пошел за красноармейцем.
Он привел меня в соседнее здание, где в небольшой комнате за письменным столом сидели твое военных, тоже с огромными красными бантами на шапках и тужурках.
- Ты кто такой? - спросил меня старший из них.
- Я Василий Владимирович Львов, я служащий Американского Красного Креста. У нас на станции стоит целый эшелон американских солдат, и если вы тотчас не освободите меня, они выступят на мою защиту и от вашего города не останется камня на камне.
С этими словами я важно протянул недавно пред тем выданное всем нам удостоверение, подтверждающее, что я действительно являюсь служащим Американского Красного Креста.
Они пошептались между собой и с приведшим меня красноармейцем, который снова взял меня за шиворот, выволок на дорогу к станции и, дав мне пинка, прокричал:
- Вон отсюда, щенок, чтоб духу твоего тут не было. Если еще раз попадешься - з-з-а-а-порю!
Я, снова ощущая себя доблестным мучеником и борцом за правду, пошел по дороге.
Но было уже часов 8 или 9, глухая темная ночь. Дорога шла лесом. Мое геройство скоро иссякло. Мне стали чудиться волки и медведи за каждым поворотом дороги в придорожных елях.
Было холодно и голодно. Я целый день ничего не ел. Через полчаса я уже шагал не с поднятой головой, а сгорбившись, всхлипывая и шепча: "Господи, помилуй, Господи, спаси!"
Приблизительно на полдороге к станции меня обогнал мужичок на дрожках.
- Куда ты идешь, парнишка?
- На станцию.
- Садись, довезу.
Взобравшись на дрожки, я стал рассказывать крестьянину о своих похождениях и, воодушевившись, снова стал проповедывать о достоинствах партии народной свободы.
Мужичок послушал меня, а потом сказал:
- Язык-то у тебя хорошо подвешен, паря, да лучше держи его за зубами.
Мое спасение в это страшное беспощадное время объясняется не моей юностью (13 лет), не легкомыслием и явной безвредностью моих выступлений, а тем, что передовым красноармейским частям была дана инструкция не задерживать эвакуировавшихся иностранцев, а наоборот, способствовать их скорейшему выезду, чтобы потом расправляться со своими уже без свидетелей.
Я вернулся в нашу теплушку тише воды ниже травы. Мама, оказывается, обо мне не начала беспокоиться. Она привыкла к тому, что я пропадал на станциях у скаутов до позднего вечера.
О занятии города Тулуна Красной армией она еще не знала. Я взял у мамы кусок хлеба и картошки с солью, залез на свою верхнюю полку и стал молиться: "Господи, благодарю, Господи, спасибо, Господи, спаси нас!"
Через день или через два наш эшелон все еще стоял на станции Тулун, когда с нее ушли последние чешские эшелоны и станция была занята красными войсками. Они предоставили американцам паровоз для их немедленного отъезда, но потребовали от них, чтобы они выдали всех русских служащих, едущих с ними.
Американцы отказались, но нас предупредили:
- Им вас из вагонов не выдадим. Но если кого-нибудь из вас большевики арестуют хотя бы у самых дверей вагона, мы вас защищать не будем, так как не станем рисковать сотнями жизней из-за одной.
Хорошо, что я не знал этого в Тулуне.
В связи с этим очень умножились обязанности нас, подростков и детей. Нам арест, по-видимому, не угрожал, и потому многое из того, что раньше делали взрослые, было возложено на нас.
Мы должны были приносить продукты, выдававшиеся из главной кухни, по теплушкам, подвозить дрова и уголь для печек.
Где-то между Тулуном и Иркутском встретили мы Рождество. Сначала праздновали свое Рождество американцы и пригласили нас к себе в классные вагоны.
Нас, пятеро детей, ехавших в эшелоне, задарили сладостями. Все нескоро портящееся из этого мама взяла у нас и отложила до православного Рождества. ,,,

***

,,,
После Пасхи англичане начали увозить русских в советскую зону. Это не была в полном смысле слова насильственная репатриация. Этих людей не заковывали в кандалы, не отправляли как арестованных. Они ехали иногда даже распевая бравурные песни. Но подавляющее большинство ехало неохотно, только потому, что другого выхода не было. Англичане упорно твердили: "Все русские должны ехать домой".
Из самого большого в Гамбурге, т. н. "рыбного" лагеря, где было сосредоточено около 20 тысяч ост-арбайтеров, главный образом русских, были в этот первый период репатриации вывезены все до единого обитатели. Среди увезенных было несколько священнослужителей. Уезжая, они плакали горькими слезами, и многие прибегали к нам, прося "похлопотать, чтоб можно было остаться".
Но мы с о. Виталием к этому времени только с трудом начали находить ходы к английским офицерам, от которых зависело осуществление репатриации. Разговоры с ними были приблизительно одинаковы:
- Неужели вы будете проводить насильственную репатриацию?
- Насильственную??????????? Нет, конечно.
- Значит, те, кто не хотят возвращаться домой, могут остаться?
- Нет, остаться нельзя, все русские должны ехать домой.
- А если они не хотят?
- Ну, почему же они не хотят? Вы повлияйте на них. Ведь в России все так прекрасно. Им там будет очень хорошо.
- Но как же я им буду рассказывать о том, что делается в России, когда они это все знают гораздо лучше меня?
Такие разговоры не приводили ни к чему. Со слезами и отчаянием люди каждый день продолжали уезжать на Восток. Оттуда стали доходить вести все более мрачные. Нескольким увезенным удалось бежать и вернуться. Они рассказывали об ужасах. Среди увезенных начались самоубийства. Доходили слухи, что в американской зоне самоубийства принимают массовый характер.
Наконец, в конце мая один лагерь в Гамбурге, предназначенный к вывозу, Кверкампф, или Функтурм, с 600 русскими насельниками выкинул черный флаг и составил прошение по-русски и по-английски (английский текст писал В. Геккер), в котором решительно просил английские власти расстрелять их на месте, но не отправлять на Родину.
Под прошением было поставлено 268 подписей, так как не все 600 человек в этом лагере решились подписать такое категорическое заявление.
С этим документом я пошел к начальнику репатриационного отдела, полковнику Джеймсу. Приняв от меня указанное прошение, полковник обещал снестись по этому делу с Главным Военным Управлением и через несколько дней дать ответ.
Ответ был получен в самом начале июня. Его я помню точно наизусть: "No person who is not a war criminal, or was not a Soviet citizen on 1-st September 1939 is be repatriated against his wish*.
"Никто, кто не является военным преступником или советским гражданином к 1-му сентября 1939 г., не должен быть репатриирован против своей воли".
Это значило, что советские граждане, бывшие таковыми к 1-му сентября 1939 года, подлежали репатриации против своей воли.
Помню, в какое негодование пришел молодой английский священник из числа Cowley Fathers, который на короткое время приехал тогда в Германию, чтобы работать с Пи-Ди, как стали зваться ост-арбайтеры.
Убедившись, что он ничем помочь не может, он скоро уехал. К сожалению, не помню его имени.
Но вскоре нам с о. Виталием стали вырисовываться возможности обойти бесчеловеческие правила и добиться спасения наших людей от насильственной выдачи.
На следующий день после получения официального ответа из Главной Квартиры мы снова были у полковника Джеймса.
- А как польские граждане, могут ли они остаться в Германии при желании?
- They enjoy the privilege to chose, whether to go or not.
"Они пользуются привилегией выбрать, ехать им или нет", - не без мрачной иронии ответил полковник, и я тоже наизусть запомнил эти слова.
- Так эти жители лагеря Кверкампф, подписавшие прошение о расстреле и все живущие вместе с ними, являются все без исключения польскими гражданами. Как известно, в Польше до войны было около 8 миллионов русских, украинцев и белорусов. Удостоверить их принадлежность к польскому гражданству документами мы не можем, так как немцы у всех работников с Востока - и у русских, и у поляков - отбирали документы. Следовательно, мы должны положиться на показания самих людей. Что Вы на это скажете?
- Прекрасно. Составьте список жителей Кверкампфа, не желающих возвращаться на родину, принесите его польскому офицеру связи, состоящему при нашем военном управлении, и если он этот список примет, я ничего не буду иметь против того, чтобы эти люди были переведены в польский лагерь и остались в Германии.
Мы составили этот список. На этот раз записавшихся было 618 человек, все поголовно жители Кверкампфа. Этот список мы отнесли к польскому офицеру связи, майору Армии Крайова Андерсону, убежденному антикоммунисту. Он подписал список, как соответствующий действительности, поставил на него свою печать и вместе с нами, т. е. со мной и с о. Виталием, отнес его к полковнику Джеймсу, который принял его и сказал, что во вторник 5 июня насельники Кверкампфа будут переведены в польский лагерь.
Это была суббота 2 июня (20 мая по церковному календарю). Заехав на минуту домой, мы радостно отправились в лагерь Кверкампф. Там наше известие было принято с восторгом. Женщины из двух кусков белой и красной материи сшили польский флаг, который был поднят над лагерем, мужчины наскоро стали заучивать основные польские фразы, коверкая их на русский лад, вроде: "Я по-польски вшитко разумею".
В одном пустовавшем бараке мы кнопками прикрепили к пустым шкапам захваченные нами с собой иконы. Получился иконостас. И мы начали служение всенощной, а после всенощной исповедывали всех желающих на другой день причаститься.
Исповедовалось и на другой день причащалось около 400 человек, больше половины жителей лагеря. Среди детей в лагере оказалось много некрещеных. Рано утром на следующий день, до Литургии, мы крестили более 30 детей.
После Литургии с массовым причащением мы совершили несколько бракосочетаний пар, живших дотоле в гражданском сожитии, из-за опасности церковных браков при советской власти и трудности совершения этого при немецких властях, не допускавших эмигрантского духовенства к ост-арбайтерам.
После Литургии и венчания сразу 12 пар был торжественный обед. Настроение у всех было радостное, праздничное.
Утомленные всем пережитым, мы лишь к 5-ти часам вернулись домой и легли отдыхать. Но в 7 часов к нам ворвались двое присланных из лагеря. Они примчались на велосипедах и взволнованно сообщили, что в лагерь приехало 30 английских грузовиков, чтобы куда-то насельников отвезти. Я поспешил успокоить их, что отвозить их будут наверное в польский лагерь, как обещал полковник Джеймс.
- Да ведь он говорил во вторник, а сейчас только воскресенье, и шоферы не говорят, куда они нас везут. Нам очень страшно. Пожалуйста, поезжайте с нами, поговорите с англичанами, куда они нас везут?
Ехать нам крайне не хотелось. Устали мы отчаянно. Главное, никакого сознания необходимости ехать у нас не было. Тем не менее, уступая настойчивым мольбам, мы сели в трамвай и поехали.
В лагере мы застали до сотни английских полицейских, оцепивших лагерь и не выпускавших никого из него. На дворе стояло 30 грузовиков, на которые английские полисмены складывали пожитки жителей Кверкампфа и куда принуждали садиться самих жителей. Некоторые из жителей, бросив свои пожитки, бежали из лагеря.
Мы подошли к шоферам и стали спрашивать их, куда намереваются они везти наших людей.
- Мы не знаем, - сухо отвечали они.
Это нам не понравилось. Поговорив с о. Виталием, мы решили, что он останется тут, в канцелярии лагеря, у телефона, а я поеду с людьми, и если все будет благополучно, то через час я позвоню ему. А если будет неблагополучно, то о. Виталий бросится в английское командование, чтобы попробовать спасти нас.
- Можно ли мне поехать с нашими людьми? - спросил я шоферов.
- Пожалуйста.
Мы влезли на грузовики. Я поместился в кабинке с шофером. Все тридцать машин помчались, сразу взяв предельно скорый ход.
Мы быстро промчались через Гамбург, выехали на его окраину и подъехали к лагерю, затянутому тремя рядами колючей проволоки.
Ворота лагеря широко распахнулись, и наши грузовики на полном ходу влетели в ворота один за другим.
Ворота захлопнулись. Над главной конторой лагеря мы увидали большое полотно красного флага с серпом и молотом. С крыльца конторы спускался советский офицер с огромными погонами, с красным бантом на груди. Подойдя к нам, он аффектированным голосом произнес:
- А, батя, очень приятно, будем вместе работать.
Я вышел из шоферской кабины.
- А скажите, тут есть английский офицер? - подавляя волнение, спросил я у советского офицера.
- Английских офицеров тут нет, - тем же искусственным аффектированным тоном отвечал тот. - Здесь советский транзитный лагерь с советскими гражданами. Здесь находимся мы - советские офицеры, и к нашим услугам есть немецкая полиция.
- Скажите, а как отсюда можно выйти? - спросил я, сосредоточенно стремясь найти английского офицера, чтобы с его помощью вырвать людей из этой ловушки.
- Зайдите ко мне в контору, я напишу вам пропуск, с которым вас выпустят. Но завтра к утру все должны быть на месте, так как в 9 часов утра отсюда отправляется транспорт в советскую зону, и все, находящиеся в этом лагере, будут отправлены с завтрашним транспортом.
С этими словами советский офицер отошел от нас.
С грузовиков стали спускаться люди, слышавшие наш разговор. У них были страшные, посеревшие, перекошенные нечеловеческим испугом лица.
- Отец священник, это куда же мы попали?
Я уже и сам почти не справлялся со своим испугом и волнением и ничего не мог им ответить.
- Подождите, ребята, сейчас узнаю, - наконец сказал я, оглядываясь и ища, кого можно расспросить подробнее.
Мимо нас проходили какие-то две девицы.
- Маруся, смотри: поп. Я такого еще не видела.
Я подошел к ним.
- Девчата, не знаете ли, нет ли где-нибудь здесь поблизости английского офицера?
- Есть, вон там, за лагерем. Только к нему, чтобы пойти, нужен пропуск. У него часовой стоит.
Я бросился туда. Так как я говорю по-английски и так как я был одет в рясу с наперстным крестом, то часовые легко пропустили меня к офицеру - майору Андерсону.
- Это недоразумение, - закричал я, входя к нему в контору. - Мои люди польские граждане, а вы привезли их в советский транзитный лагерь!
- Ах, это вечная путаница. Русские, поляки, их так трудно отличить друг от друга. Соберите документы от ваших людей, принесите их мне, и я сейчас же отдам распоряжение перевезти их в польский лагерь.
- У них нет документов, как вам известно, немцы отобрали у всех рабочих с Востока, у русских и поляков, все их документы (спасибо им сердечное за это, при этом подумал я).
- А, так подождите минутку, присядьте, я сейчас вызову польского офицера.
Он позвонил по телефону, и через 15 минут к конторе подъехал на мотоциклетке польский офицер, говоривший по-английски.
- Там привезли польских граждан, - сказал англичанин поляку. - Проверьте их и переведите в свой лагерь.
Поляк вышел. Через несколько минут он вернулся и заявил:
- Ни один из них не польский гражданин, ни один из них даже не говорит по-польски. Это все советские граждане.
В это время я с ужасом заметил у него над левым карманом на груди маленькую красную звездочку. Это, оказывается, был красный поляк, или присланный от Люблинского правительства, или перешедший на сторону коммунистов тут. Англичане этой разницы почти и не понимали, а для нас это был вопрос жизни и смерти.
Майор Андерсон посмотрел на меня холодным враждебным взглядом.
- Что это значит? - спросил он.
- Я знаю, что я говорю, - настаивал я. - Это польские граждане. Полковник Джеймс знает этот случай.
- Я расследую это, - сказал Андерсон, переставая разговаривать.
Я вышел от него в черном мраке отчаяния. Ко мне подошли некоторые из приехавших со мною людей.
- Отец священник. Они не признают нас тут поляками и записывают нас советскими. Что нам делать?
Меня охватил ужас. Это новый удар. Единственным шансом для спасения мне представлялось - завтра утром как-нибудь отбиться от отправки в советскую зону. Следующий транспорт пойдет лишь через три дня. За эти три дня мы свяжемся с полковником Джеймсом и добьемся перемещения наших людей в польский лагерь, основываясь на официальном списке, в котором они помечены польскими гражданами.
А теперь, если будет приготовлен новый официальный список тех же людей, уже как советских граждан, то придется разбирать, какой официальный список более соответствует действительности, и мы окажемся в тяжелом безысходном положении.
На слова же майора Андерсона о том, что он расследует этот случай, я не полагался, так как было уже 10 часов вечера и полковника Джеймса достать было невозможно.
К нам подошел советский офицер и, прислушавшись, закричал, меняя прежний аффективно дружеский тон на грубо-враждебный:
- Вы здесь, батька, агитацию не разводите. Убирайтесь из лагеря, пока я вас выпускаю.
Я тоже переменил тон и закричал:
- Я вас не спрашиваю, что мне делать. Я сам знаю, что я буду делать.
Советский офицер ушел.
Нам на ночлег отвели самый скверный, грязный, пропахший гнилью барак с засаленными вонючими нарами. Никто не входил в это помещение. Безумно уставший, я задремал под деревом.
Был уже двенадцатый час, когда ко мне подошел английский солдат:
- Майор просит вас к себе.
Я пошел к майору Андерсону. Он сидел за столом. Рядом с ним стоял польский офицер, поодаль, у входа, стоял советский офицер.
Высокомерным, холодным, недружелюбным тоном Андерсон обратился ко мне:
- На каком основании вы нарушаете правила этого лагеря?
У меня уже тоже не было желания говорить с ним дружественно.
- Какие это правила вашего лагеря?
- Вы препятствуете вашим людям регистрироваться.
- Потому что вы регистрируете их советскими гражданами, а они - польские граждане.
- Они не польские граждане, они даже не говорят по-польски, - перебивает меня польский офицер.
- Раз я говорю, что они - польские граждане, значит, они - польские граждане, - в свою очередь перебиваю я польского офицера.
Потом, обращаясь к англичанину, кричу на него:
- Как вам не стыдно: вы играете человеческими жизнями! Вы знаете, что значит для моих людей, польских граждан, попасть в советский лагерь и быть вывезенными на советскую территорию?!
- Никто из них не будет вывезен в советскую зону, - тем же холодным высокомерным тоном сказал Андерсон. - Полковник Джеймс подтвердил ваше показание и завтра в семь часов утра ваши люди будут перевезены в польский лагерь.
- Что? - вскричал я. - Правда?
- Я вам сказал это, - прежним надменным тоном сказал майор. - Но вы должны извиниться перед польским офицером и перед советским офицером, потому что вы были грубы с ними.
- Пожалуйста, с удовольствием, хоть сто раз, - воскликнул я. И обращаясь к польскому офицеру, сказал по-английски: - Простите меня, пожалуйста, дорогой сэр.
- Я удовлетворен, - ответил поляк.
Потом, обернувшись к советскому офицеру, уже по-русски говорю ему:
- Прости меня, ради Бога, дорогой гражданин офицер.
Тот что-то пробурчал в ответ, чего я не расслышал. ...