опубликовано: 15.03.2008

Это документально зафиксированно, датировано 15 мая 1937 года, то есть за несколько лет до войны. Текст приводим в том виде, в каком он представлен в документе.

"...Шофер МТС, по фамилии Меркулов, поехал в Сорочинск Куйбышевской области и на дороге увидел мешок. Остановил машину, хотел взять этот мешок, так как он был наполнен зерном, но поднять его не смог. Оставив этот мешок, поехал дальше и на дороге увидел женщину, всю оборванную, хотел ее взять в машину, думая, что она больная, но поднять ее также не сумел. Оставив женщину, поехал дальше и на дороге увидел стоящее ведро, наполненное кровью. Хотел взять это ведро, но тоже не смог поднять. Дальше он ехать побоялся и стал ждать своего товарища Жукова, который ехал следом за ним. Когда приехал Жуков, он тоже попытался поднять ведро с кровью, но не поднял. Оставили они это ведро и поехали дальше. Навстречу им шел старичок. Они пригласили его в машину и рассказали о том, что видели, и спросили его, что это значит. Старичок сказал, что он знает, что это значит, но если расскажет им, то умрет. Но они упросили его рассказать. Он сказал им, что мешок с хлебом значит, что будет урожай. Женщина эта была Божия Матерь, забытая народом. А ведро с кровью это значит, что будет война. Как только сказал это старичок, так и помер. И шоферы мертвого его привезли в Сорочинск и сдали в больницу".

... Урожай 1937 года был очень хороший - существовавшая до той поры угроза голода отступила. Но народ позабыл о Царице Небесной, взявшей в Свой удел Россию, - и в наказание за это вскоре разразилась невиданная по масштабам война с фашистской Германией, унесшая более двадцати миллионов жизней россиян. Благодаря сохранившемуся протоколу допроса НКВД (1937 г.) мы теперь знаем, что события эти были предсказаны еще за несколько лет до случившегося.

***

Рассказ ветерана труда Валерия Качаева из Тверской области.

...Яркое воспоминание из моего детства. Жил я тогда у дедушки с бабушкой. Приехала однажды к нам в гости дедушкина сестра Домна. Она-то и рассказала нам, как во время войны в ее доме обновилась икона: сняла она перед праздником икону, чтобы помыть, как вдруг ярким светом осветилась комната, и со святого лика исчезли копоть и нагар - икона стала, как новая. Весть о чуде быстро распространилась в округе, и со всех сторон к бабке потянулись богомольцы. Люди приходили, молились, прикладывались к иконе и клали в угол деньги. Вскоре денег стало очень много. Домна собрала их в мешок и отнесла в фонд обороны, кажется, на строительство танковой колонны. Ночью к воротам подъехал "воронок", и бабку увезли на допрос в НКВД. Заперли в одиночной камере, сколько-то дней никуда не выводили. Но однажды ночью вызвали на допрос. Следователь выдвинул обвинение: помощь врагу путем саботажа уборочной страды. В ту пору убирали хлеб, а люди оставляли работу, чтобы пойти помолиться обновленной иконе.

"Вижу на столе у следователя свою икону, - рассказывала бабка Домна. - Что они с ней сделали, антихристы! Чернилами усы подрисовали, окурки об нее гасили. У меня сердце кровью обливается, а следователь курит, держит икону в руке и мне показывает: "Твоя?"

Строго так на меня смотрит и дым мне в лицо пускает. "Моя", - отвечаю и плачу, так мне стало жалко Богородицу: Она-то за что терпит? Вдруг вижу: с иконы все чернила, все следы окурков вмиг исчезли. Папироска у следователя изо рта так и выпала. Вытаращил он свои глаза и икону на стол со страхом кладет. Смотрит на меня - и вижу я в нем великий страх. "Забирай свою икону, тетка, и чтоб духу твоего здесь не было. Никому ее не показывай".

Выбежала я на крыльцо, а вокруг ночь непроглядная. Пошла домой через лес - в НКВД было страшнее! Молюсь Царице Небесной, несу перед собой икону и радуюсь - никакой боязни! Так всю ночь без передыху и прошагала. Спрятала я икону, чтобы никто не нашел, а после войны достала. Она и тогда была как новенькая радостно так сияла..."

Где теперь эта икона, я не знаю. Думаю, что у благочестивых людей: у бабушки Домны детей не было, жила одна.

***

Преподобный Спиридон... открывает Лавру!

Во время Великой Отечественной войны чудесным образом была открыта Киево-Печерская Лавра. Произошло это при следующих обстоятельствах.

Когда немцы заняли Киев, немецкий комендант города пожелал посетить всемирно известные лаврские пещеры, в то время еще закрытые. Для сопровождения его нашли монаха - бывшего насельника обители.

Осмотр начался с Ближних пещер. В то время мощи Божиих угодников почивали в раках открыто, не под стеклом. Около раки преподобного Спиридона-просфорника, почившего 800 лет тому назад, комендант остановился и спросил, из чего сделаны эти мощи. Монах стал объяснять, что это тела людей, своей святой жизнью сподобившихся нетления. Комендант, не веря его словам, рукояткой своего пистолета ударил по руке преподобного Спиридона: сухая, потемневшая от времени кожа лопнула на запястье, и из раны хлынула настоящая алая кровь (следы трех засохших потоков ее заметны и сейчас на руке преподобного). Увидев воочию это чудо, комендант в ужасе бежал из пещер, а за ним и вся его свита.

На следующий день по городскому радио немецкая комендатура объявила, что Киево-Печерская Лавра открывается и желающие могут поселиться в ней. Сообщения об этом были расклеены по всему городу.

***

- Этот случай произошел со мной и с моей сестрой Верой, когда мы жили в г. Пушкине. Враг быстро продвигался, и вскоре немцы уже были в городе. Способных к работе местных жителей распределили кого куда: одних - носить воду из колодцев, других - пилить дрова. Мне и Вере поручили колоть дрова. Один из немцев, особенно ненавидящий русских, привел нас в пустующую, поврежденную артобстрелом избу и, показав на огромную кучу распиленных дров, сказал по-немецки: "Это надо быстро расколоть, понятно?" Посмотрели мы на огромную кучу и ужаснулись: как расколоть, когда мы никогда топора в руках не держали? Но спорить с немцем не станешь, и мы принялись за работу. Взяв топор, начали тюкать: раз - по полену, два - мимо. Младшей, Вере, после больших усилий удалось расколоть поленьев 5-6, а у меня ничего не получалось. Высоко взмахну топором, чтобы стукнуть по полену, а топор мимо пройдет, скользнув по нему сбоку. Опять подниму, да со всего размаха топором мимо полена - в землю... Беда! Так и по ноге можно!..

Порядочно потрудившись и не выполнив даже сотой доли порученной работы, мы с тоской и страхом поглядывали на огромную неубывающую кучу. И вдруг услышали за дверью, в сенях, чьи-то шаги. Кто-то быстробыстро пробежал по сеням, дверь открылась, и на пороге появился молодой человек в форме военного летчика: высокий ростом и широкий в плечах, лицо белое с нежным румянцем, а глаза небесного цвета. Он весело взглянул на нас и сказал: "Ну что, не получается? Не так надо!" Одну руку освободил от френча, другую - в карман, взял топор в правую руку и по полену раз, раз... Одной рукой и берет, и ставит, и в сторону отбрасывает. Мы смотрим как зачарованные, переводя взгляд от дров к незнакомцу. Потом он снял френч, повесил на стул и остался в одной голубой шелковой рубашке. Снова замелькал топор в его ловких руках: тюк-тюк, тюктюк...

Сидя на корточках, улыбался, поглядывая на нас с Верой, и, сверкая белыми зубами, говорил: "Вот так надо!" Тюк-тюк - и кучи дров нет. Встал, оделся, поклонился - и за двери. В сенях послышались удаляющиеся шаги, и все стихло.

Бросились к окну - кругом никого. Выскочили в сени - никаких следов. Вернулись в избу в растерянности. Кто же это был? А тут и немец пришел. Вошел и остолбенел... Все дрова расколоты, а мы стоим посреди избы и смотрим на него. "Кто помогал?" - разъярился немец.

Лицо его исказилось в злобной гримасе. Мы молчали, немец побежал в сени. Во все уголки заглянул, не поленился подняться на чердак. Никого не было. Выскочил на улицу, но на снегу не видно чужих следов. Вернулся в избу и смотрит на нас с порога. Выражение злобы на лице постепенно сменилось недоумением. Он хорошо понимал, что с этой работой в такой короткий срок не справиться и двум здоровым мужчинам, а тут слабые девицы. Снова спросил, но уже тихо и как бы в растерянности и даже с некоторым страхом: "Кто помогал?" Я была посмелее и ответила: "Работа выполнена, а больше ни о чем не спрашивайте".

Постояв еще некоторое время, немец направился к выходу, обращаясь к нам: "Идите обедать". И тихо вышел.

***

- Наш отряд получил приказ занять высоту для создания плацдарма, - рассказывает солдат-грек, прошедший всю войну. - Нам пришлось окапываться в каменистом грунте. Едва мы заняли позицию, как начал падать густой снег. Шел он безостановочно двое суток, и вскоре некоторые сугробы достигли двухметровой высоты. Мы оказались без связи со штабом и без продовольствия. У каждого из нас продуктов оставалось только на один день. Одолеваемые холодом и голодом, мы совершенно не подумали о "дне грядущем" и съели весь провиант за один раз. А потом начались настоящие мучения: жажду мы утоляли снегом, но голод нас терзал нещадно. Прошло пять дней. И хотя мы не утратили еще совсем бодрости духа, телесные страдания наши становились невыносимы. И вот тогда наш сержант поднял вверх хранившуюся при нем бумажную иконку Божией Матери и обратился к нам с такими словами:

- Теперь нас может спасти только чудо! Станьте на колени и просите Пресвятую Владычицу о помиловании и спасении нашем!

Все пали на колени и начали горячо молиться Приснодеве Марии. Не успели мы подняться, как до нас донесся звон колокольчика. Мы схватились за оружие и заняли наблюдательную позицию. И вдруг - к нам подошел большой, тяжело навьюченный мул. Все окаменели! Животное без хозяина переходит гору, которая покрыта почти метровым слоем снега, - все это было совершенно невероятно! И тут нас осенило: его, мула, привела к нам Пресвятая Богородица! Едиными устами и единым сердцем горячо возблагодарили мы нашу Спасительницу. Животное было нагружено большим количеством продовольствия: хлебом, сыром, консервами, коньяком и многим другим. На войне я прошел через множество различных историй, но этого случая мне не забыть никогда.

***

В 1943 году женщина осталась одна с тремя распухшими от голода детьми, не имея возможности приобрести продовольствие даже по карточкам. Дома у нее был потемневший от времени образ святителя Николая, хотя она особенно и не почитала его, никогда не молилась. В храм она не ходила. В отчаянии несчастная мать подошла к иконе и стала упрекать святителя Николая, крича: "Как ты можешь смотреть на все эти страдания, на то, как я мучаюсь, бьюсь одна? Видишь, мои дети умирают от голода? А ты абсолютно ничего не делаешь для того, чтобы мне помочь!" Она выбежала на лестницу и, не в силах смотреть на гибель детей, решила больше не возвращаться домой. Не успела обезумевшая от горя мать добежать до парадной двери, как споткнулась, упала и увидела на полу две десятирублевые ассигнации, сложенные крест-накрест. Женщина была потрясена, стала искать: может быть, кто-то уронил, но никого не было. И она поняла, что Господь помиловал ее, и святитель Николай послал ей эти деньги. Это произвело на нее столь сильное впечатление, что стало началом ее обращения к Богу, к Церкви. На посланные ей деньги она купила продукты. Но самое главное, она обрела веру в то, что Господь рядом, что Он не оставляет человека и что в такие тяжелые моменты, когда человеку необходима помощь, Господь обязательно подаст ее.

Женщина стала ходить в храм. Все ее дети стали воцерковленными православными людьми, а один сын стал священником.

***

Тишина среди войны

Заслуженный врач РСФСР Виктор Львович Лапидус в годы Великой Отечественной войны возглавлял хирургический госпиталь № 1830, который дислоцировался в Козельском районе - сначала вблизи Оптиной Пустыни, а с июля 1942-го - в Шамордино. Благодать этих мест была столь велика, что некоторые события тех тягостных дней воспринимались военными медиками как чудодейственные.

С самого начала войны госпиталь располагался в казармах возле железнодорожной станции. Поезда часто бомбили, поэтому, после очередного налета, госпиталь укрылся в вековом оптинском лесу. Рядом был мост через реку Жиздру. Он часто подвергался обстрелам - но... безуспешно! Мост оставался неповрежденным. Военные медики, далекие от истинной веры, все-таки усматривали в этом чудо.

"Однажды на рассвете, - рассказывает Виктор Львович, - авиаснаряд разорвался в пяти метрах от госпитальной кухни. Завтрак был уже готов. Котел с кашей поднялся вверх над очагом, а затем плавно опустился точно на свое место. Кухня уцелела. Чудо, везение? Толки были самые разные..."

Оптина Пустынь была совсем рядом. Правда, до войны медикам о ней слышать не приходилось, а теперь... Они чувствовали, что даже стены монастырские излучали некую таинственность. "Когда мы проходили мимо, вспоминает начальник госпиталя, - громкие разговоры, смех сами собой стихали". И это им тоже казалось чудом.

Не менее чудесным оказалось и размещение госпиталя в Шамордино. "То, что мы увидели, приехав на место, превзошло все ожидания. Мы нашли здесь все, что хотели. Это место наполняла особенная чистота воздуха. Подумать только, в двадцати километрах рвутся снаряды, перестрелки, окопы, а здесь такая благодать. В Шамордино царила, я бы сказал, целебная тишина, - это отмечали все наши сотрудники и подопечные". Они так и говорили: "Дышится здесь легко!" Удивительным было и то, что в Шамордино, по словам В. Л. Лапидуса, все делалось "как-то исправнее, чем где бы то ни было".

"Командованию армии Шамордино тоже пришлось по душе, - завершает свой рассказ Виктор Львович. - На базе госпиталя проводились различные армейские совещания. Нас посещал сам командарм И. Баграмян. И еще одна деталь. Известно, что в военные годы было узаконено употребление "наркомовских" ста граммов. В те времена у молодых солдат и офицеров в почете были бравада, лихачество, ухарство. Так вот, ступая на Шамординскую землю, все как бы притихали. В поведении заметна была не то чтобы скованность - скорее умиротворенность, не было нарушений дисциплины, - причем это не зависело от командования, а получалось как бы само собой..."

Тишина среди войны... Благодатная, целительная ниспосланная с неба для врачевания истомленных, исстрадавшихся душ.

***

Огненная кругосветка ледокола

Из рассказа Николая Черкашина.

- Счастливая ошибка свела меня с презамечательным человеком - бывшим кочегаром ледокола "Микоян" Н. И. Кузовым.

...Этому кораблю выпало одно из самых невероятных плаваний во Второй мировой войне. Ледоколу, построенному в городе Николаеве, надо было перейти на Дальний Восток. Такой поход и в мирные-то годы - нелегкое испытание, а уж в сорок первом - и вовсе гиблое дело. В голове не укладывается, как могли послать по сути дела мирный пароход (все орудия и пулеметы с "Микояна" были сняты по правилам прохода через Босфор и Дарданеллы) - на верную гибель: через немецкие заслоны в Эгейском море. На 165 человек экипажа приходилось лишь девять офицерских пистолетов. И все. А дело предстояло иметь и с итальянскими торпедными катерами, и с немецкими пикирующими бомбардировщиками, не говоря уже про подводные лодки, минные поля и прочие превратности войны на море.

Правда, была договоренность с англичанами, что те отконвоируют советское судно от Стамбула до Кипра. Но англичане не выполнили своего обещания, и командиру "Микояна" капитану 2-го ранга С. М. Сергееву ничего не оставалось, как прорываться сквозь архипелаги Эгейского моря на свой страх и риск. Это был самый настоящий лабиринт Минотавра, составленный из множества греческих островов и островков, захваченных, как и сама Эллада, германо-итальянскими войсками.

Крадучись в предрассветных ноябрьских сумерках, ледокол вошел в Эгейское море. Командир безоружного корабля сразу же ушел с "накатанной" международной трассы и стал петлять меж гористых островков, рискуя напороться если не на мину, то на подводную скалу в незнакомом фарватере.

- Слава Богу, - рассказывал Николай Иванович, - прошли все зигзаги благополучно. Теперь предстоял самый опасный участок пути: надо было пройти мимо острова Родос, где находились немецкая военно-морская база и аэродром.

С нами шли и четыре англичанина - два сигнальщика, радист и офицер связи с командованием королевских ВМС старший лейтенант сэр Эдвард Хансон. Говорили, что он племянник английской королевы. У лейтенанта Хансона была небольшая русская иконка. Подарил ему кто или выменял на что? Он говорил, что это его личный амулет, - пока иконка с ним, нам бояться нечего.

- А чей образ-то на иконе был?

- Как чей? Божией Матери. Да я таких и не видел: весь кинжалами истыкан.

- "Семистрельная"!

- А кто ее знает? Я тогда этими делами не интересовался. Только перед самым прорывом глаз на нее положил: а вдруг поможет? И я, комсомолец до мозга костей, вспомнил и зашептал молитву, которой научила бабушка: "Богородице Дево, радуйся! Благодатная Мария, Господь с Тобою..."

Мы пошли на прорыв...

Перед тем капитан 2-го ранга Сергеев собрал экипаж, объяснил ситуацию, спросил наше мнение. Уже одно это говорило, что мы выбираем себе судьбу - жизнь или смерть? Баш на баш... Решили прорываться. "Тогда готовьте корабль к борьбе с пожарами и поступлению забортной воды, - предупредил командир. - Усилить наблюдение по всему горизонту".

Не прошло и часа, как с левой скулы подскочили к нам три немецких торпедных катера. Кричат в мегафон на ломаном русском: "Следовать за нами! Курс на Родос!" Это направление до поры до времени нас устраивало, и Сергеев пошел им в кильватер. Через несколько часов мы резко свернули в сторону, и командир приказал выжать из машин все, что только можно.

"Шнельботы" тут же открыли огонь из пулеметов по мостику и матросам на палубе. Тогда ребята врубили пожарные гидропульты на полную мощь и попытались струями сбить прицельный огонь. Катера отошли на полном ходу, круто развернулись и дали торпедный залп. Рулевой Миша Рузаков успел положить руль лево на борт, и "Микоян" резко уменьшил силуэт - встал носом навстречу белым бурунам. Все торпеды прошли мимо - впритирку к бортам. Тогда с катеров ударили скорострельные пушки и пулеметы. Они били в упор. Загорелась надстройка, пламя побежало по ботдеку...

Ледокол развернулся и полным ходом пошел на катера. Этот немыслимый маневр с замыслом тарана заставил немцев изменить позицию. Пока они снова изготавливались к бою, наша аварийная партия успела сбросить в воду пылающий на шлюпбалках спасательный баркас. Не прекращая пулеметного огня, немцы снова выпустили торпеды. И снова точно чья-то незримая рука отвела смертоносные снаряды в сторону. Потом с Родоса прилетел самолет-торпедоносец. Его встретили "залпом" из брандспойтов. От неожиданности летчик вильнул в сторону...

Это был беспримерный морской бой - точнее, расстрел безоружного тихоходного судна из самых современных видов морского оружия. Но все восемь торпед, выпущенных с катеров и самолета, прошли мимо.Скажу честно, я молился...

Пожар на судне разгорался, тушить его под пулями было некому. И тут произошло еще одно чудо: хлынул ливень немыслимой силы. Огонь сразу пошел на убыль. Под завесой дождя, во мгле наступающей ночи, мы оторвались от противника и кратчайшим путем двинулись на Фамагусту; Кипр англичане прикрывали надежно.

Вы не поверите - после такого боя у нас не было ни одного убитого! Только двое раненых - сигнальщик Пол ищу к и рулевой Рузаков.

Я потом хотел выпросить у Хансона иконку. Да он не согласился выменять ее и на спирт.

А в Хайфе нам еще раз подфартило, да как! На выходе из порта - это было в полдень 20 декабря - подорвался на мине большегрузный английский танкер "Феникс". Горящая нефть разлилась по акватории, и мы оказались в огненной западне. Но хуже всех пришлось, разумеется, морякам танкера. Сбившись на юте, они подавали отчаянные сигналы. Сгорели бы ребята, если бы Сергеев не приказал опустить на воду уцелевший катер. Катер во главе со старшим краснофлотцем Петром Симоновым пошел прямо в огонь. Полуживых, обожженных союзников вытаскивали из пылающей воды баграми. Спасли только девятерых, и то один скончался на обратном пути.

Тем временем огонь подбирался ко второму танкеру - "Хэппи стар" ("Счастливая звезда"), стоявшему на якоре рядом с нами. Так же, как "Феникс", он был загружен сырой нефтью под завязку. Экипаж в панике бросил судно и сбежал на берег. Сергеев приказал отогнать "Счастливую звезду" как можно дальше, и на борт танкера высадилась наша группа во главе с лейтенантом Барковским. Однако время было упущено, и "Счастливая звезда" запылала ярче "Феникса". Порт превратился в огненное пекло. Солнце потонуло в клубах черного дыма.

Самое ужасное, что "Микоян" был почти лишен возможности двигаться. Из девяти котлов под парами находился один. Из трех машин две были разобраны на ремонт. На буксиры рассчитывать не приходилось. Они ушли в дальний угол порта, и команды сбежали на берег. Языки пылающей нефти подползали к нашему борту, мы сбивали их нашим испытанным оружием - струями гидромониторов. Механики, переключая пар единственного котла то на брашпиль, вытягивающий якорь-цепь, то на еще не прогретую кормовую машину, все же позволили боцману поднять якоря, а командиру дать малый ход. Задымленный, закопченный, обгорелый "Микоян" медленно уходил от настигающего огня, рискуя, как и "Феникс", наскочить на мину. Нам опять повезло. Как только мы оказались в относительно безопасном месте, мы принялись спасать английских солдат-зенитчиков, которые располагались на молу и которых пылающее море отрезало от берега. Мы сняли их в самый раз - у них уже дымились ящики с боеприпасами.

Огромный пожар пылал в порту Хайфа около трех суток. Самое удивительное, что местные власти не сделали даже попытки бороться с огнем. К горящим танкерам не подошел ни один портовый буксир, ни один спасатель.

Позже, когда огненная стихия угасла сама по себе, старший морской начальник Хайфы прислал нам благодарственную грамоту, он выражал восхищение "отвагой и лихостью, проявленной экипажем в особо опасной ситуации". Тем не менее англичане не выполнили очень важное условие договора о нашей проводке. Нам не поставили орудия и пулеметы. Установили только одну малокалиберную салютную пушку образца 1907 года. Чтобы придать ледоколу грозный вид - в Индийском океане хозяйничали немецкие рейдеры, - боцманская команда по приказанию командира соорудила на палубе из бревен и брезента подобие орудийных башен.

Так и пошли на страх врагам через Суэцкий канал, Красное море, Индийский океан. В свои эскорты англичане нас не брали под тем предлогом, что "Микоян" тихоходен и слишком дымит. Шли, можно сказать, лишь под покровом Божией Матери. И дошли! В июне 1942 года бросили якорь во Владивостоке.

***

Однажды в марте погода стояла холодная, но солнышко уже пригревало, особенно это чувствовалось, если прислониться к стене с подветренной стороны. Так приятно было постоять, подняв лицо и подставив его навстречу солнечным лучам, которые приносили живительную силу телу, ослабленному от длительного недоедания.

Во время артобстрела нас заставили спускаться в подвал, где было сыро, холодно и тесно. Теперь разрешили выйти, и мы стояли - молодые русские женщины, похожие на подростков: изможденные и худые лица выражали усталость и равнодушие ко всему происходящему.

В это время на крыльцо противоположного дома вышел начальник немецкой команды - рядом с ним на поводке огромная собака. Начальник оглядел двор, что-то сказал по-немецки проходившему мимо солдату и хотел уже сойти с крыльца, как вдруг взгляд его упал на группу стоявших у стены русских женщин. Злобное и презрительное выражение появилось у него на лице. Посмотрев на собаку, а потом на нас, он вдруг наклонился, отстегнул поводок и что-то приказал ей. Собака огромными скачками рванулась вперед, подскочила ко мне и, став на задние лапы, передние положила мне на плечи. Крик ужаса вырвался у людей, видевших это. Некоторые от страха закрыли лицо руками, боясь увидеть ужасное... Но что же? Совершилось невероятное! Собака, известная своей свирепостью, вдруг совершенно дружелюбно лизнула меня - от подбородка до лба, затем, приветливо вильнув хвостом, умчалась назад к хозяину. Все это произошло так быстро, что я не успела испугаться и с недоумением смотрела на убегавшую собаку. А люди (даже немецкие солдаты), на глазах у которых все это произошло, возмущались поведением хозяина собаки, который, видно, решил позабавиться, натравив пса на беззащитных женщин.

***

"Ни слуху, ни духу..."

Из рассказов о блаженном старце Иоанне Оленевском.

В годы войны одна женщина всем твердила, что сын ее пропал без вести на фронте: "Ни слуху, ни духу". И решила отдать его белье отцу Иоанну. А он стал настойчиво отказываться:

- Мне не надо! Иди на станцию сейчас же, этими же ногами и иди, не останавливайся нигде...

Она пошла. Торопится, не принятое старцем белье несет с собой и горюет: "Почему не взял белье?" Пришла на станцию, стоит у платформы, оглядывается по сторонам. И вот приходит какой-то военный поезд, во всех вагонах - солдаты, офицеры, громкий смех, приветствия... Вдруг слышит такой родной, знакомый голос: "Мама! Мама! Мама!" Она так и обмерла. Оглянулась - а это ее сын! Поезд несколько минут стоял на станции, и она успела передать белье в окно. И узнала, что он не ранен, и, обливаясь слезами, все махала вслед уходившему поезду.

***

Рассказ очевидца.

- Мы жили в то время на Украине, рядом была Курская область. Шел 1943 год. Линия фронта была совсем близко. В то время шли приготовления к знаменитой Курской битве, но мы, конечно, этого не знали. Однажды заходит в хату отец и говорит маме: "Мать, иди на улицу, посмотри, что там!.. И вы тоже идите!" - это уже нам, детям. Мы выходим все гурьбой на улицу, отец указывает рукой и говорит: "Вот, смотрите!" Смотрим вверх и вдруг видим, как по небу ходит человек! Это видели все собравшиеся жители деревни. Принесли цейсовские бинокли. В бинокль хорошо видно, как ходит по небу человек в черной монашеской одежде, седой, с крестом на груди. Ходит и кадит. Ходил он так довольно долго. Затем он повернул в сторону России и ушел, постепенно превращаясь в маленькую точку, а затем и совсем исчез из виду.

Было это как раз накануне решающей танковой битвы под Прохоровкой. Я рассказывал иногда некоторым людям этот случай из моего военного детства. Однажды я рассказал его молодым ребятам у себя на работе. Через какое-то время они приносят мне воспоминания одного генерала, участника Курской битвы, и я читаю там удивительную вещь. Оказывается, перед началом битвы был такой момент, когда немецкие танки были уже готовы к бою, а наши еще только привезли по железной дороге, и они стояли неразгруженные на железнодорожных платформах. Немцам надо было только подъехать и расстрелять всю нашу технику в упор, прямо на станции. Но в течение сорока минут ни одна немецкая машина без всякой видимой причины не смогла завестись! Этого времени как раз хватило, чтобы разгрузить наши танки, построить их в боевой порядок и начать величайшее в истории танковое сражение, где мы одержали решительную победу. Прочитав это, я понял, что значило мое детское видение накануне этой битвы. А на недоуменные вопросы о том, кто же все-таки ходил по небу с кадилом, ответил ныне уже почивший наместник Псково-Печерского монастыря отец Алипий (Воронов): преподобный Сергий Радонежский, игумен Земли Русской, и в тот грозный военный час явившийся ее заступником.

***

Загадочный полковник

Один фронтовик рассказывал о том, как уже в самом конце войны он, бывший тогда старшим лейтенантом и командиром батальона, захватил со своими солдатами в одном немецком городке спиртовой завод. Увидев цистерны со спиртом, они подумали: "Ну вот, теперь поживимся!" Но вдруг появился полковник и сказал комбату: "Приказываю вам немедленно расстрелять цистерны!"

Старшему лейтенанту и в голову не пришло ослушаться. Дал приказ - и солдаты расстреляли цистерны из автоматов. Спирт лился рекой. Все стояли в недоумении, не понимая, зачем они это сделали. Тогда решили обратиться к полковнику, чтобы узнать, откуда он и почему отдал такой приказ. А тот как сквозь землю провалился!

Комбат подумал: "Может, это было наваждение?" Стал спрашивать солдат, но все отвечали, что действительно был полковник и был приказ. Как выяснилось позднее, в цистернах находился метиловый спирт, так что тех, кто выпил бы его, ожидала верная смерть.

Когда старший лейтенант вернулся с фронта домой, то увидел у матери в уголке с иконами фотографию монаха и узнал в нем того загадочного полковника, который приказал расстрелять цистерны. Он спросил ее, кто это. И мать ответила, что это ее духовный отец, иеросхимонах Серафим Вырицкий: "Он молился о тебе всю войну - и ты вернулся живым!"