|
Как раз во время моей болезни, когда я на костылях с трудом доходил до
церкви, ко мне домой нередко приходили верующие. И начали за мной следить
кагэбэшники. Однажды заехали на машине прямо домой. Все осмотрели, потом
пригласили с ними поехать. В органах у нас пошел странный разговор.
-- Валентин Яковлевич, зачем вы с церковью связались, что она вам дает? Мы
знаем, как вы воевали, — ваши родители столько благодарностей получали! Вы —
защитник Родины, заслуженный человек, орденоносец! Сколько у вас воинских
наград! Это даже в голове не умещается: вы — и церковь! Что она вам дает?
Ах, вон оно что! Вот почему взяли меня в оборот! Я отвечаю просто:
— Я благодарю Бога.
— За что?!
— За то, что живой остался.
— Так не вы один в живых остались — вон их сколько. Да только все не ходят
по храмам.
— Так мне куда деваться-то? — доказываю им я. — Только в церковь - Бог меня
спас на фронте.
— Но ведь многие спаслись! Сколько мы боремся с отсталостью — а вы,
заслуженный человек, все еще в церкви. Разве не помните, что вашего отца
сослали за церковь?
— Ну что же, — говорю, — и меня ссылайте...
Вот так вот и поговорили. Прощаясь, я им сказал:
— Вот когда душа ваша пойдет на Небо, а плоть зароют — тогда и в Бога
поверите.
— Ого! Как на два метра зароют - вот и конец! — смеются следователи.
— Нет, только начало, — отвечаю. — Только начало будет.
Они меня даже фотографиями пытались смутить, которые они сделали в церкви.
Но все равно я не испугался — чего бояться-то?
И прежде меня вызывали в «органы», когда в 1946 году работал в магазине в
Макарьевке и в церковь еще не ходил, — не было ее в нашем селе. Приехал с
фронта - мне даже отдохнуть не дали: сразу на фронт трудовой. Ну, я ж тогда
еще молодой был, крепость во мне была. Поработал я месяц или больше —
приходит комендант. Дождался, когда рабочий день кончился:
— Мне надо с вами побеседовать, Валентин. Нам нужен работник.
— Ну, так и ищите себе работника.
— Именно вы нам и нужны.
— Так я уже работаю, — говорю.
— А вы тут и останетесь работать, но нам помогать будете...
— А какая вам нужна помощь?
— Сюда приходят различные люди — есть те, кто жалуются, антисоветчики. Мы
будем вам задание давать — узнать, кто они, о чем говорят.
— А вы сами их знаете? ~ спрашиваю.
— Знаем.
— Тогда какая же от меня помощь? Я товар взвешиваю, считаю. Если буду
смотреть туда и сюда, тогда растратчиком стану Вы ведь мне тогда не
поможете!
Как ни уговаривал он, как ни грозил второго человека поставить (видно, для
надзора за мной), — я ни в какую не согласился. Четыре раза он приходил — и
все без результата. На пятый раз он устроил мне провокацию. Пришел вечером,
когда в магазине никого не было, и просит:
— Взвесь мне три килограмма сахара, конфет, колбасы, запиши в долг.
— Как - записать?
— Ну, ты же директору школы записываешь, учителя у тебя все друзья — ты
записываешь им. И мне запиши.
А сам наклоняется и... достает из-под прилавка тетрадку, в которую я
записывал должников. Видно, кто-то донес ему...
— Ну что ж, — вынужден был я согласиться, — записываю: Кузьмин должен
столько-то.
— Ну-ка, я посмотрю — правильно ли записал? — берет тетрадку и в карман!
— Вы зачем берете?!
Он будто не слышит. Говорит повелительно:
— Вечером зайдешь ко мне. Когда стемнеет.
Я не испугался: долгу там было немного. Но понял уже, что он задумал. Давай
собирать отчет. Вечером пошел к коменданту.
— Ну, вот что, — говорит он, — я написал протокол, буду в суд передавать,
что ты государственный товар раздаешь в долг
Я смотрю ему в глаза:
— Знаете что, ведь вам я доверил — и вы такое будете делать?
— Нет, я буду передавать в суд! Распишись, что ты государственный товар
давал в долг
— Не буду расписываться! — говорю.
— Ну, тогда с нами работай...
«Ах, ты, — думаю, — вон куда клонит».
— Ну, так что — в суд передавать?
— Передавайте! — отвечаю. - Можно идти?
— Иди.
Только сделал шаг на улицу...
— Стой! Садись. Ну, что? Будешь помогать?
— Знаете что? Когда я на фронте был, помощи не просил ни у кого. Некогда
было просить. А вы в тылу - и какую-то помощь просите... К тому же иудой я
никогда не буду
Он опешил. Помолчал, а потом снова приступает: то «отпускает», то вдруг
снова «садись!», и судом грозит. Раз 20 так мне душу выворачивал. Такое вот
дьявольское искушение.
Трудно ли было не дрогнуть? Я как-то не думал об этом. Если б на свои силы
надеялся, может, и не выдержал бы — запаниковал. А так — будто волю свою
отключил и только на Бога уповаю.
Когда в последний раз комендант спросил меня, передавать ли бумаги в суд или
я захочу «спасти» себя, а я твердо ответил «передавайте», он вытащил
протокол, порвал на клочки, показал мне обрывки:
— Вот твои документы! Давай руку! Люблю таких людей! — и как сжал мне руку.
Я только что не сказал ему:
— Ох ты, негодяй!
Но промолчал. Вот как их учат.
А потом приходит ко мне в магазин и говорит:
— Какие люди разные бывают, а?!
Я встретился с этим комендантом почти 20 лет спустя, в Барнауле. Мы с
Клавдией Никитичной Устюжаниной шли в церковь и столкнулись с ним лицом к
лицу. Узнал он меня, хотя я уже был с бородой, засыпал вопросами. Ну, прямо
как родной человек. В гости напросился к Клавдии Никитичне. А когда вошел в
дом и увидел в углу иконы, то прямо опешил:
— Так ты что — верующий?
— Да, — отвечаю.
— Во-о-он ты какой... Не зря я тогда чувствовал, что ты какой-то другой
человек, не такой, как все. Помнишь?
Как не помнить. Только вера и помогла вырваться из тех ловушек, что так
умело и психологически точно расставлял лукавый руками этого кагэбэшника.
|
