Радуйтесь всегда в Господе; и еще говорю: радуйтесь.
Кротость ваша да будет известна всем человекам. Господь близко.
/Филипп. 4.4-5/

12. Птицы в полночь.

Вечером мы поехали на общий ужин в гостинице в Цетлюке. За столом каждый старался поделиться своими впечатлениями. Когда я рассказывал о хорватской старушке, уступившей мне свое место, то был так при этом взволнован, что не мог даже есть. На других не меньшее впечатление произвели гигантские толпы людей, теснившиеся в костеле. Многие из них все время стояли, хотя Месса длилась не меньше чем два часа. И всех до глубины души тронул особенно возвышенный торжественный характер совершавшегося Евхаристического Богослужения.

Следующие три дня стерлись из моей памяти. Утром мы приходили на Мессу, совершавшуюся на английском языке, а вечером - на хорватском. Никогда бы я не поверил, если бы мне сказали, что я столько времени буду проводить в костеле - и к тому же с удовольствием! Во время явлений все мы, обычно, мешались с толпой, стоявшей перед приходским домом.

В понедельник вечером, когда вся группа уже возвратилась в Цетлюк и мы принялись ужинать в гостиничном ресторане, в залу вошла сестра Маргарет. "Я знаю, что уже довольно поздно, - сказала она, с трудом переводя дыхание, - но сегодня во время полуденного явления Богоматерь обещала визионерам, что явится им вечером на Подбрдо, - сестра сделала паузу, чтобы спокойно заполнить легкие воздухом. - Автобус вас уже ждет. Кто хочет ехать, должны выходить сейчас же".

Послышалось бренчание откладываемых ложек и скрип отодвигаемых кресел. Как вихрь, мы вылетели во двор и заняли места в автобусе. Когда мы подъехали к подножью горы, я почувствовал разочарование, поскольку множество автобусов приехало раньше нас. А мне казалось, что только нас уведомили об этом специальном откровении.

Мы присоединились к остальным пилигримам, взбиравшимся в кромешной тьме безлунной ночи на гору по крутой каменистой тропочке. Нельзя было зажечь даже кармашки о фонарика, поскольку коммунистические власти запретили любые сборы на горе. Было так темно, что я едва различал силуэт человека, каравшегося вверх передо мной, но, несмотря на такой мрак, никто не спотыкался и не жаловался. Я шел вперед и возникало впечатление, что стопы сами находят соответствующее место на тропе, куда можно было бы безопасно стать. В небе сияли мириады звезд, и хотя они не освещали нашего пути, но в этот вечер помогли создать удивительное настроение.

Мы поднялись на вершину, и нам удалось отыскать немного свободного пространства. Мне казалось, что ясновидящие находятся очень близко. Судя по шелестящему шепоту молящихся голосов, людей собралось очень много. Сестра Маргарет предупредила нас, что ни в коем случае нельзя делать фотографии, пользуясь вспышкой. Перед этим я услышал то же самое предупреждение, повторенное проводниками групп по-французски, по-итальянски и по-немецки. В каждой группе, однако, всегда найдется кто-то, кому кажется, что для него закон не писан. Так было и теперь: некоторые, невзирая ни на что, делали снимки, используя фотовспышку, и тем самым подавая каждому, кто глянул бы в эту сторону, явный знак, что на горе происходят какие-то события...

Около одиннадцати часов /из-за темноты я не мог нормально разглядеть часы на руке/ началось явление, и все голоса умолкли. Было слышно только, что где-то совсем недалеко от нас визионеры молятся по-хорватски. Прервались... вновь начали... Я чувствовал, что теперь уже вместе с ними молится и Дева Мария... Через некоторое время они начали тихонько с Нею разговаривать, когда по очереди, а когда и сразу несколько в одно и то же время.

Прошло время. В тишине кто-то из визионеров приглушенным голосом воскликнул: "Оде!", что означает: "отошла /удалилась/". Кто-то повторил это по-итальянски, затем послышалось это же слово в переводе на английский... Иван поручил всех нас (не знаю, что бы это означало) Благословенной Матери, которая передала Свою радость по поводу того, что мы пришли на гору. Общий смысл Ее послания был таков: когда мы вернемся домой, каждый должен побудить свою семью к совместной молитве, поскольку, если мы будем молиться все вместе, то вместе освятимся, а тогда Она сможет посвятить нас Своему Сыну, как чудесный расцветший цветок. Пресвятая Дева благословила всех, кто в эту ночь пришел на гору.

Люди, услышав эту новость, начали радостно шептаться. Все поднялись с земли и начали спускаться вниз по терявшейся во мраке скалистой дорожке. Нас было так много, что спускаться пришлось очень медленно, но никто на это не сердился. Кто-то тихим голосом запел "Ave, Маria", и все остальные присоединились к нему. Мелодичная песня плыла повсюду - над нами в ночном воздухе, около нас и под нами, на нижней части тропы. Хотелось остаться там навсегда.

И когда мы уже стояли на шоссе и ждали остальных, слушая пение людей, пока не прибыл автобус, кто-то воскликнул: "Мой Боже, послушайте, как поют птицы!" "Да, да, - ответил я, - это прекрасно!" - "Ты ничего не понял. Птицы никогда не поют по ночам!"

Действительно, создавалось впечатление, что все птицы во всей долине начали петь во все горло, как будто бы приближался рассвет, а не полночь. И пение их слышалось еще и тогда, когда мы сели в автобус.

Сперва, пока автобус протискивался через узенькие улочки, никто ничего не говорил. Каждый в тишине переживал это маленькое чудо, которое еще несколько минут тому назад окружало нас со всех сторон. Да, так и есть: мы были свидетелями совершившегося откровения, и Матерь Божия нас благословила. И мы сошли с горы при звуках пения сотен людей, чтобы услышать в долине в полночь пение тысяч птиц. О да, все это могло означать только одно: Бог на самом деле реально здесь присутствует и находится среди нас!

Тишину в автобусе нарушила одна весьма упитанная женщина: "Как я ужасно разочаровала! - воскликнула она. - Я ничегошеньки не видела! "Я поглядел в ее сторону весьма недоверчиво: "А что Вы хотели увидеть? Вы ведь были там во время явления Пресвятой Девы Марии с самого начала. Вы ведь были там?" - "Да, но некоторые говорят, что видели какой-то мимолетный свет, какие-то лучи... А я ничего не видела!" Я поморщился и замолчал. В течение всех дней нашего пребывания здесь я неоднократно слышал, как люди выражали вслух свое разочарование тем, что не увидели чуда с солнцем, или тем, что их четки не переменили свой цвет на золотистый. Для меня знаки и чудеса не были самоцелью, но люди, которые не повстречались лично со знаками или чудесами, чувствовали себя обманутыми. Мне казалось, что они попросту не доросли до понимания того, что самым великим чудом является духовное преображение людей, которые сюда приезжают и которые здесь живут постоянно. Люди обретают любовь к Богу и к тем, кто существует рядом с ними, а это, согласитесь, не так зрелищно, как переливающееся всеми красками солнце. Позже я понял, что обращение разных людей может выглядеть тоже по-разному, но, в конечном итоге, именно оно становится наиважнейшим моментом паломничества в Меджугорье. Наверняка и эта женщина однажды проникнется той благодатью, которая влилась в нее сегодняшней ночью на вершине горы.

До гостиницы мы добрались уже в полночь. Хотелось разговаривать о пережитом еще и еще, но усталость валила с ног, и я пошел спать. На отдых оставалось очень мало времени, а я решил, что на следующее утро встану очень рано и пешком пройду от Цетлюка до Меджугорья, чтобы взойти на гору Крижевац на рассвете. Я не знал, в котором часу начинается восход солнца, но мне хотелось взойти на вершину чуть раньше, чтобы уже оттуда увидеть, как из-за горизонта показывается краешек светила.

Несколько человек захотели пойти вместе со мной, но, в конечном итоге, я договорился лишь с Маурин и с Берни Ханелеем. Когда я проснулся и включил фонарик, мои часы показывали ровно четыре часа ночи. Я быстро оделся, постучал в дверь комнаты Маурин и пошел в гостиную - дожидаться остальных. Маурин заглянула туда уже через минуту, бледная и измученная.

"Я так плохо себя чувствую... Очень хочется с тобой пойти, но, кажется, мне нужно основательно отдохнуть,- она на мгновение прервалась. - А не могли ли бы мы перенести все на завтра?"

"Маурин, я должен идти туда сегодня. Даже если ты не в состоянии. Но, если ты захочешь, завтра мы сможем сходить туда еще раз".

Ночь была темной и безлунной. Прозрачный воздух и мириады звезд так очаровали меня, что я перешел моет, совсем позабыв о Берни.

На этот раз пения птиц не было слышно, и у меня создалось впечатление, что на этой равнине я - единственное живое существо, способное передвигаться. Не было видно ни птиц, ни коров - ничего. Путь мой освещали лишь мерцающие в непредставимой вышине звезды. Я шел быстро, попутно перебирая четки и совершая по ним молитву Святого Розария. Шло время. Далеко впереди начал вырисовываться контур горы Крижевац. Наша группа еще не совершила медитативного богослужения Крестного Пути, проводимого на горе Крижевац, но ее вершина уже была любима мной. Она сделалась в моих глазах добрым ангелом, хранящим деревушку, доверчиво расстелившуюся у ее подножья. Глядя на едва виднеющийся силуэт горы, я заметил свет, охватывающий самую ее верхушку. "Наверное, это огни предостережения для самолетов... Но все равно - красиво", - подумал я, с удовольствием вглядываясь в дальний ореол света. Неожиданно я понял, что технические огни выглядят совершенно по-иному. Более того, они никогда не бывают такими, как созерцаемое мною сияние. Их свет никогда не льется так, я бы сказал, нежно. Увлеченный, я увидел, что свет начал пульсировать, - не ритмично, без особого порядка, плавно усиливаясь и так же плавно опадая. Ноги мои отказались идти дальше: я стал, как вкопанный, и смотрел, смотрел... А в сердце моем явственно зазвучали слова: "Все это - специальный дар для тебя".

Я был очень взволнован. Душу мою окатила могучая волна спокойствия, радости и благодарности. Глубоко вздохнув, я тронулся дальше, читая молитвы Святого Розария еще более старательно, чем обычно. Довольно часто я поднимал глаза к вершине горы. Свел был там все время, то ослабевая, то усиливаясь. Прошло минут двадцать; оторопь моя понемногу исчезла. "Ну, что? Не достаточно ли с тебя этого? - мысленно обратился я к самому себе. - Ты видишь это своими собственными глазами, и нет никаких сомнений в том, что там действительно что-то светится".

Свет был виден всё время, пока я шел по направлению к костелу. Он начал понемногу бледнеть только тогда, когда заалел горизонт за Подбрдо. Я был настолько взволнован, что, когда дошел до горы и начал подниматься вверх но скалистой дорожке, задерживался и молился около каждого из поставленных здесь четырнадцати стояний Крестного Пути. Такова была древняя и прекрасная традиция Католической Церкви, я когда-то читал об этом в книгах. Во время молитвы дух Божией любви наполним мое сердце, и я осознал все величие и безмерность жертвы Христовой.

На вершине стоял очень большой бетонный крест, устроенный жителями деревни в 1933 году в память 1900 годовщины распятия Иисуса. Крест был целиком из литого бетона. Когда я смотрел на него, солнце начало прикасаться лучами к верхней части вертикальной балки. Все мои мысли были единственно о том, какого огромного усилия потребовало строительство этого колосса. На вершину горы не вела ни одна другая дорога, кроме единственной крутой тропинки. Значит, местные крестьяне должны были вытаскивать все на своих плечах - и женщины трудились здесь наравне с мужчинами. Этот крест - вечный знак, свидетельствующий об их самоотверженности, а, может быть, и объяснение мотивов, которыми руководствовался Бог, одаряя их совершенно особенным избранничеством.

Я снял рюкзак и уселся на камне у подножия креста, глядя на то, как день шаг за шагом отвоевывает у тьмы раскинувшуюся внизу долину. В Америке мне никогда не приходилось сидеть подобным образом в течение столь долгого времени без какого-либо конкретного дела. А сейчас я даже и не думал ни о чем. Меджугорье начало производить во мне многочисленные и многообразные перемены. Я чувствовал себя так, как будто искупался в светлом источнике, специально для меня приготовленном Пресвятой Девой. Вспоминалось и то, что я однажды ночью прочел в какой-то из книг о Меджугорьи: там говорилось, что, но свидетельству Девы Марии, Она Сама каждое утро молится Своему Сыну у подножия этого креста.

Обняв колени руками, я глядел на просыпающуюся долину. Чувство было такое, как будто я стою у порога рая.

Мои мечты были прерваны звуком шагов, доносившихся со стороны тропинки. Появился запыхавшийся Берни. "Ты почему меня не подождал? Я уже думал, что ты проспал, и решил идти сам", - бросил он мне сквозь прерывистое дыхание. "Берни, прости меня! Это утро так околдовало меня, что я позабыл о тебе",- ответил я ему с искренним раскаянием в голосе.

Из рюкзака была извлечена буханка свежего домашнего хлеба, ставшего в Меджугорье моим любимым и часто единственным питанием. Я прихватил с собой также и пару баночек с соком. Разложив все это на камне, я пригласил Берни к завтраку. Пока мы ели, я решился рассказать ему обо всем, что было мной сегодня пережито, но при этом я старался быть очень осторожным: отпечатавшееся во мне не давало возможности быть до конца искренним.

- Берни, ты видел что-нибудь светящееся здесь, на горе, когда шел в эту сторону?

- Нет, а что?

- Ну, видишь ли... Я заметил нечто такое...

Я принялся описывать ему все, что открылось моим глазам перед рассветом. Все чувства мои заново всколыхнулись. А Берии с улыбкой ответил: "Это исключительное 6лагословенне. Я когда-то уже слышал об этом. Чаще всего тогда, когда кто-нибудь из деревни замечает свет, то идет по домам и сообщает всем другим, чтоб и они увидели..."

На мои глаза навернулись слезы, я попросил у Берии прощения и ушел на другую сторону вершины. Не могу сказать, что я начал именно молиться. Попросту я позволил своему сердцу упорхнуть в самое небо. Не знаю, сколько времени простоял я там. Меня растормошила Маурин, пришедшая на гору после Мессы на английском языке. "И как же оно было?" - весело и беззаботно спросила она меня. "Что именно?" - с удивлением возвратил я вопрос. "Да восход солнца... Он был хорош?" - "Да", - кивнул я. - К тому же мне довелось увидеть нечто гораздо более прекрасное". В нескольких словах я рассказал ей об увиденном сиянии. "Прости, Маурин, но я должен идти вниз. Мне хочется побыть в одиночестве. Встретимся в костеле".

"Понимаю, - согласно ответила мне она." А я уже понемногу уходил вниз с вершины, на которой было так много пережито.

Одно сделалось для меня совершенно ясным: буду писать книгу о Меджугорье. Я всегда хотел написать книгу, но не знал, ни на какую чему писать, ни когда я буду это делать. Ныне исчезли все неизвестности и сомнения.

продолжение