|
Я пытаюсь уговорить вас сделаться всецелыми сторонниками Бога.
Умоляю, предоставьте себя в полное Мое распоряжение...
13.
У врат небесных.
Сестра Маргарет договорилась встретиться с нами в костеле в 14:00 и
предупредила, что для нас подготовлен специальный сюрприз. Никто не знал,
что именно она имела в виду. Мы предполагали, что это будет встреча с
кем-нибудь из видящих.
Я сидел на солнцепеке, прислонившись спиной к стене костела, и ожидал
прихода всех остальных. Неожиданно в мою голову полезли мысли о книжке про
Меджугорье, которую я когда-нибудь напишу. При этой мысли я усмехнулся. Моя
книжка будет иной, не такой, как те, которые я до сих пор читал. Почти все
из них были написаны католическими священниками и рассказывали о первых днях
откровений. Лишь немногие описывали процесс обращения приезжавших сюда
людей. Я же хотел бы написать о неслыханных духовных преображениях, которые
совершились в душе до сих пор безразличного и холодного протестанта. Этим
протестантом был я сам. Призыв, исходящий от Бога и переданный в этой малой
труднодоступной деревеньке, каким-то образом должен был дойти до миллионов
людей, не имеющих возможности сюда приехать. Должен был дойти и до тех, кто
нуждается в этом призыве, ждет его, чтобы потом самому сделаться апостолом,
благовествуюшим Божие откровение людям.
Я - протестант... Ну что же, тем более подлинным и убедительным будет мое
свидетельство об обращении. Я резко встряхнул головой, поскольку вдруг
сообразил, что уже не считаю себя протестантом, хотя и не считаю то, что
происходит в Меджугорье, собственностью исключительно лишь Католической
Церкви. - Кто же я? Да просто Божие дитя, прижившееся у Врат Небесных...
Несколько человек из нашей группы уже вошли в костел. Я поднялся, чтобы
присоединиться к нам. Для нас впереди были поставлены стулья. Проходя через
костел, я прошел мимо немногочисленных групп пилигримов из Италии и Франции,
глубоко ушедших в молитву. Мне пришло в голову, что наша группа -
единственная из Соединенных Штатов. Кроме нескольких пилигримов из Ирландии
в костеле - кроме нас - не было никого из англоязычных туристов.
Двери ризницы отворились, и вошли Мария, Вицка и Иван. Я не обратил на них
особого внимания. Мой взгляд был прикован к иеромонаху в коричневой рясе,
сопровождавшему их. Небольшого роста, почти что лысый, со спокойными серыми
глазами. Я сразу же узнал его: это был отец Светозар, которого я видел в
видеофильме и чья книжка о Меджугорье сообщила мне больше, чем все другие. Я
мгновенно оказался рядом с сестрой Маргарет "Сестра, я должен поговорит!» с
этим иеромонахом".
"Не беспокойся, ты с ним поговоришь", - ответила она очень спокойно, с
улыбкой глядя мне прямо в глаза. Я возвратился на свое место приунывший, как
будто меня водой из ушата окатили: ее слова сбили меня с толку... Но
присутствие отца Светозара само по себе пробуждало во мне радость. Я был
доволен.
Отец Светозар переводил то, что видящие рассказывали о событиях,
произошедших в июне 1981 года. А потом они отвечали на вопросы: как Она
выглядит? Во что одета? Какого цвета Ее волосы?
Я слушал и поражался терпению молодых людей, которым, наверняка, задают одни
и те же глупые вопросы десятки тысяч раз. Так может быть только под
воздействием благодати, проистекающей из исполняемого ими призвания Божиего...
Когда встреча подошла к концу, я попытался пробиться к отцу Светозару, но
мне мешали разные люди, переходящие с места на место. Как видно, весть о
том, что отец Светозар вместе с ясновидящими проводит в костеле
пресс-конференцию, разошлась уже довольно широко, поскольку неожиданно
костел оказался заполнен толпами людей. Отец Светозар 6ыл окружен ими со
всех сторон. Многие из них быт местными жителями. Духовный отец распростер
над ними руки и благословил их. Выглядел он при этом совсем как
возвращающийся восвояси кандидат на пост президента. Люди были крайне
счастливы. Для них отец Светозар был чем-то вроде кинозвезды.
Когда, наконец, толпа начала редеть, мне удалось схватить его за руку.
- Отче, я - американский журналист, и мне хочется вам сказать, что ваша
книга мне очень помогла. Вы, отче, пишите с сердцем, и душой. И я счастлив,
что могу с вами познакомиться".
- Обождите меня немного, - шепнул он, пожимая мне руку.
Затем он повернулся к толпе. От волнения я остолбенел... Интересно, что
может хотеть от меня этот иеромонах? Благословив последних из находившихся
здесь людей, он дал знак, чтобы я последовал за ним в ризницу. Мои ноги были
как ватные. Едва лишь мы успели войти в двери, как за нами следом начала
протискиваться хорватская семья, прося и умоляя отца Светозара помолиться об
их дочери - так мне, во всяком случае, показалось. Когда он завершил беседу
с ними и они ушли, дверь была закрыта на ключ; он повернулся в мою сторону,
положил руку мне на плечо, посмотрел прямо в глаза. "Уэйн, я хочу вас
просить оказать мне услугу. Я написал еще одну книгу о Меджугорье и теперь
ищу американского или английского писателя, который помог бы мне ее издать.
Быть может, вы останетесь здесь еще дней на десять-пятнадцать, чтобы мне в
этом помочь? Или же вам удастся еще раз сюда приехать?"
Я стоял, как будто громом пораженный, и чувствовал себя тем самым маляром,
которого попросил помочь Микеланджело.
- Отче, вы обращаетесь ко мне? Да в чем же я могу помочь?
- Да, именно Вы и являетесь необходимым мне человеком. Доверьтесь мне, уж
я-то знаю, - он пронзил меня взглядом насквозь.
Я объяснил ему, что у меня есть жена и что дома я оставил двоих детей. Мне и
без того было нелегко вырваться из дома даже на эти несколько дней, а о том,
чтобы продлить свое пребывание здесь, не может быть и речи. "Однако же, при
всем этом, - добавил я, - возможность сотрудничества с вами, отче, является
для меня большой честью. Я постараюсь организовать все необходимое после
возвращения домой".
После томительною молчания духовный отец вздохнул: "Ну что же, я буду
ожидать извести. А если ничего не получится, быть может вы подыщете для меня
какую-нибудь помощь уже на территории Соединенных Штатов. Сестра Маргарет
может взять с собой рукопись и сделать ксерокопию в "Центре Мира". Если тому
суждено быть, то через месяц вы возвратитесь вместе с рукописью, а если нет,
то я попрошу вас возвратить мне отредактированную рукопись через "Центр
Мира".
"Согласен, - ответил я. - Попробую".
Отец Светозар обнял меня и сказал: "Да будет с тобою Бог, Уэйн".
Я не шел по опустевшим пределам костела - я порхал, я летел! И хотя я
предчувствовал, что возвратиться сюда будет практически невозможно, однако
был счастлив уже одним тем, что отец Светозар попросил меня помочь ему. Я
пошел к сестре Маргарет и спросил:
- Знает ли сестра о той просьбе, с которой обратился ко мне отец Светозар?
- Да, - засмеялась она, - очень хорошо знаю.
- Сестра может рассказать мне что-то из того, что известно сестре, но
ускользнуло от меня?
- Я говорила Светозару о том, что и в нашей группе находится американский
писатель, и он этому очень обрадовался.
Я почувствовал, что за этими краткими словами стояло нечто большее, чем то,
о чем она мне рассказала, и потому спросил: "Но почему, собственно говоря,
он думает, что я могу ему помочь?" Однако ответа я не услышал, поскольку в
этот момент ко мне подошла Маурин и несколько других весьма возбужденных
особ с вопросом, почему отцу Светозару захотелось поговорить со мной
отдельно. Из-за этого я уже не мог продолжать нормально разговаривать с
сестрой Маргарет. Я постарался все же отметить в своей памяти, что мне
необходимо когда-нибудь еще поговорить с инокиней и узнать еще что-нибудь о
новой книге этого одухотворенного иеромонаха.
Некоторые из группы разузнали, что этой ночью я видел свет на вершине
Крижеваца, и захотели пойти со мной еще раз на гору на рассвете завтрашнего
дня. Поэтому спать в этот день я лег значительно раньше. Перед сном я
напомнил им всем о том, что если только они хотят поспеть к восходу солнца,
то мы должны отправиться в путь не позднее четвертого часа пополуночи.
Утром в путь вышли вместе со мною только двое - Маурин и паренек по имени
Пауль. "Привет, Уэйн, - сказал он, когда мы двинулись в дорогу. - Ты
издалека вчера заметил это свечение?" - "Расстояние было что-то около трех
километров". - " А это было уже за мостом в Меджугорье или раньше? И что
это, собственно говоря, было?"
Я притворился, что не расслышал его вопросов, и предложил всем вместе
помолиться по четкам Святого Розария. Пауль слишком легко приходил и восторг
и горел отчаянным желанием увидеть все необычное, что связано с Меджугорьем.
Желание его было вполне понятным и приемлемым, но сейчас было время не для
разговоров: это было время тихой беседы с Богом, очень личных, интимных
размышлений о Нем. Поэтому я очень обрадовался, когда Маурин начала простым
задушевным голосом читать молитвы Святого Розария.
В это утро никаких сияний нам не довелось увидеть. Маурин и Пауль были
разочарованы, но для меня это не было неожиданностью. Я знал, что виденное
мной вчера было особенного рода подарком, несомненным доводом в
подтверждение истинности доверенной мне миссии.
Когда мы подошли уже к самой горе, Маурин сказала, что непременно хочет
увидеть восход солнца с самой вершины, и прибавила шагу. Я не мог позволить,
чтобы она опередила меня, а потому бросился вслед за нею. Пауль остался
далеко позади.
Мы задержались на мгновение перед первой остановкой на Крестном Пути,
прошептали молитву, после чего Маурин стремглав помчалась вперед, а я - за
ней. Мы были уже на четвертой остановке на Крестном Пути, когда Пауль,
бледный, как смерть, догнал нас и, задыхаясь от быстрой ходьбы, спросил: "Вы
что это вытворяете?"
Маурин пожала плечами: "Для меня это нечто вроде специальной покаянной
эпитимии, но для тебя все это совершенно не обязательно...". "Я приношу
покаяние вместе с ней", - заявил я, поскольку принял решение не отстать от
Маурип ни на шаг.
Небо над Подбрдо просветлело, и солнце могло показаться в каждое
мгновение... А ведь мы хотели видеть восход с вершины горы. Обливаясь потом,
мы появились на вершине как раз вовремя. Наши усилия вполне были
вознаграждены! Меньше чем через минуту после того, как мы окончили молитву
при последнем стоянии на Крестном Пути, на вершине как-то сразу же, вдруг
просиял день, и нас залило бриллиантово-золотистое свечение. Мы с Маурин
стояли у подножия креста, не имея возможности произнести ни звука от
изумления. Некоторое время мы наслаждались панорамой пламенеющего рассвета,
а потом пришел Пауль, измученный настолько, что уже и соображать ничего не
мог. Мы уселись на камнях, болтая между собою, делясь домашней выпечки
хлебом, который я накануне купил в Цетлюке, и запивая его фруктовым соком.
Оглянувшись вокруг, мы обратили внимание на то, как много мусора накопилось
на вершине. Я подобрал бутылку из-под кока-колы, конфетные бумажки,
недоеденный бутерброд и выбросим все это в специально выкопанную сбоку яму
для отходов и мусора. И камни, и трава, и мусор, - все вокруг было покрыто
росой. Выбросив мусор, я попытался вытереть руки о влажные брюки, как вдруг
на куче использованных банок и бутылок я увидел что-то, отдаленно
напоминающее фотографию. Я спрыгнул в яму и поднял эту карточку.
Удивительно: образочек Иисуса, величиной где-то 12 на 15 сантиметров! Еще
удивительнее было то, что все вокруг было мокрым от обильной росы, а
образочек был совершенно сухим. Когда мы взошли на вершину, здесь никого не
было, и никто не встречался нам но дороге... Следовательно, образок должен
был пролежать на мусорной куче в течение всей ночи... Да, но он был
совершенно сухим!
- Маурин, - закричал я, - иди сюда!
Я показал ей образочек:
- Невероятно, везде роса, а на нем - ни капли влаги!
- Дай мне его, дай мне его, - воскликнула она и, схватив образок, прижала
его к сердцу, словно не видя ничего особенного в том, что он не был мокрым.
Мне было ужасно досадно, поскольку мне очень хотелось оставить этот
образочек себе. Но я вспомнил, как щедро был одарен накануне, и подумал,
что, может быть, этот дар принадлежит ей.
"Откуда же он здесь появился", - недоумевал я. Мы поглядели на его оборотную
сторону. Здесь от руки была написана дата: "18 июня 1986 года".
- Похоже, что этот образочек - европейского происхождения, - сказал я, -
поскольку сперва в надписи указан день, а потом уже месяц. Но почему же
здесь нет ничего, кроме одной лишь даты? И почему обозначен день, который
наступит через шесть недель?
Маурин это тоже заставило задуматься. Она показала образочек Паулю и
спрятала его в карман. Через некоторое время мы начали спуск, чтобы успеть к
началу Мессы. И вскоре совсем позабыли об образочке с обозначенным на нем
днем, который еще только должен был наступить.
В последний день нашего пребывания в Меджугорье все вокруг как будто бы
высветлилось и прояснилось. Все более определенно я начинал осознавать, как
сильно мне не хочется уезжать отсюда. Не с ума ли я сошел? Ведь я так все
время тосковал за Терри и детьми, дождаться не мог, когда я, наконец, их
увижу. Во время утренней Мессы меня охватила буря чувств. "О Боже, - шептал
я, - это мой последний день на земле Меджугорья".
Мое сердце разрывалось, поскольку, несмотря на просьбу отца Светозара и
отчаянного собственного желания возвратиться в Меджугорье, я не надеялся на
то, чтобы это оказалось осуществимым.
Остаток дня промелькнул незаметно - и слишком быстро! Куда бы не падал мой
взор, везде различал я что-то такое, что мне хотелось бы запомнить навсегда.
Солнце начало клониться к западу, и вскоре пришло время идти в костел на
молитву Розария, которая обычно предваряла Евхаристию, совершаемую на
хорватском языке. Мы вошли в костел, и мой взгляд уперся в стоящие в тыльной
части храма исповедальни. Они стояли по три справа и слева. И над каждым
виднелась надпись: "Хорватский", "Немецкий", "Французский", "Английский"...
Скамейки, как всегда, были уже полностью заняты, но в последнем ряду справа
люди подвинулись и освободили мне место, пригласив сесть вместе с ними.
Началась молитва, но мысли мои были не о тайнах Розария. Я думал об
исповеди. Вот уже который день мною владело желание пойти к исповеди. Это
было нечто новое для меня, протестанта. Мы, лютеране, признаем только
формально совершаемую общую исповедь во время литургии. Меня поражало число
пилигримов, тихо стоявших чередой в ожидании своей очереди участия в этом
особенном таинстве. Несколько человек из нашей группы уже спрашивали меня,
пойду ли я к исповеди. По мере "накопления" влияния Меджугорья многие
паломники чувствовали необходимость очищения души в таинстве исповеди. И
многие приступали к этому таинству после перерыва длиною в долгие годы. Так
исповедь становилась деянием, подытоживающим и запечатлевающим все, что было
пережито в Меджугорье.
И я тоже хотел пойти к исповеди. Но... можно ли мне, протестанту,
приобщиться к этому чрезвычайному таинству? Я спросил об этом сестру
Маргарет, но она не знала об этом. Я был первым протестантом, привезенным ею
в Меджугорье. И как тут было рассудить: с одной стороны - к этому таинству
можно приступить только будучи католиком, но с другой - можно ли отказать
кому-то, если он хочет покаяться? Я спросил об этом Маурин, которая тут же
принялась уговаривать меня смело идти на исповедь. "Только не ходи к отцу
Аркадию, - доверительно сказала мне она. - Это вон тот священник, с седой
бородой и горящими глазами. Я была у него на исповеди. Ои ужасно строг, даже
для нас, католиков. Протестант, впервые идущий к исповеди, наверняка этого
не выдержит". И она дружески мне подмигнула.
Окончательное решение оставалось за мной, а я решил, что подожду со всеми
этими возвращениями домой. Я был так сильно убежден в необходимости для себя
таинства исповеди, что намеревался попросить своего пастора принять мою
исповедь. Я попытался сосредоточиться на молитве Розария. Но, по мере того,
как близилось время начала Мессы, мои мысли все более разбегались в стороны,
а оставалась одна единственная: я молюсь тут в последний раз!.. В конце
концов, не имея больше сил бороться с нахлынувшими на меня переживаниями, я
встал и пошел к выходу. Проходя мимо исповедальни, предназначенной для
итальянцев, я взглянул на надпись, а потом заглянул в глаза сидящего там
могучего пожилого священника. "Итальяно?" - спросил он. "Ноу. Инглиш, -
ответил ему я. И этот ответ решил мою участь: он понял меня по-своему и, с
улыбкой ухватив меня за плечи, буквально затолкал в стоящую рядом следующую
исповедальню с надписью "Инглиш". Теперь я уже должен был начать исповедь,
хотел я того или нет!
Когда я преклонил колени на жестком деревянном подколеннике, то почувствовал
боль в ногах. Еще бы, в течение всей этой недели я так много - впервые в
жизни - стоял на коленях! Я поглядел в зарешеченное окошко исповедальни и
увидел там профиль священника с седой бородой - одного из тех, что
специально ездят и в Фатиму и в Лурд, чтобы оказывать в местах паломничеств
помощь желающим исповедаться. И был это, конечно же, отец Аркадий, от
исповеди у которого меня предостерегала Маурин. Сердце во мне упало. Но
теперь уже было поздно.
- Слушаю тебя, сынок, - сказал мне ласково старик-священник.
В этот момент единственным, что вертелось у меня в голове, была традиционная
фраза, с которой нужно начинать всякую исповедь и которую я узнал при
просмотре какого-то фильма: "Благослови меня, отче, чтобы достойной была
исповедь моя, ибо я грешен".
Священник ждал - и я ждал: мне было совершенно неизвестно, что нужно на
самом деле говорить и какими словами. В конце концов, я выдавил из себя: "Я
хочу исповедаться, но не знаю, как. Я никогда не исповедовался. Я
протестант..."
- Кто?! - священник всем телом подался в мою сторону.
- Я протестант, отче, - прошептал я. Мои колени болели, а все тело истекало
потом. Мне ужасно хотелось встать и уйти.
Священник глянул в мою сторону и сказал: "Я могу выслушать твою исповедь,
сынок, но все несчастье в том, что христианам, не принадлежащим к святой
соборной апостольской Церкви, то есть не католикам, священник не может дать
отпущения грехов".
- Да, да, согласен, отче, не страшно, - кивал я, и без того не понимая
смысла того, что он мне пытался втолковать. Вновь повисла тишина.
- Приступай.
- Отче, я не знаю, что нужпо делать.
Молчание становилось невыносимым. Священник несколько минут что-то взвешивал
в размышлении, наконец сказал: "Я буду называть тебе десять заповедей, а ты
будешь мне отвечать "да" или "нет".
Мне не верилось, что это "нечто", называемое таинством примирения,
исповедью, происходит на самом деле - со мной!.. Священник начал называть
мне заповеди поочередно. Это заняло немало времени. Когда он дошел до
заповеди "Не убий", я почувствовал себя немножечко лучше, поскольку
наконец-то получил возможность сказать "нет".
Когда мы окончили, он сказал: "Если после возвращения в Соединенные Штаты ты
будешь иметь охоту исповедаться, иди прямиком к своему пастору".
- Благодарю, отче, - сказал я, поднимаясь и отходя от исповедальни так
быстро, как только был способен.
Когда я вышел наружу, ноги мои еще дрожали. Я сел в такси и поехал в Цетлюк.
Добравшись до места нашего жительства, я начал нервно ходить туда-сюда по
песчаной дорожке, ведущей к нашему дому. Я был потрясен до глубины души,
однако чувствовал себя хорошо: моя душа была чиста, как будто ее тщательно
выкупали. Теперь я сам должен был подумать о том, что произошло. Бедный
батюшка! Быть может, он был еще больше выведен из себя, нежели я... Пройдя в
свой номер, я залез под душ, а затем взялся упаковывать чемодан.
Приближалась последняя ночь в городке Цетлюк. Утром мне хотелось иметь
немного свободного времени. Я решил еще раз пойти пешком в Меджугорье, но не
на гору, а в костел, чтобы спокойно помолиться и подумать, прежде чем
начнется Месса, назначенная на семь часов утра, после которой мы должны были
выехать в аэропорт в Дубровниках. Я лег в постель еще до того, как
возвратились все остальные. Перед сном я подумал: как хорошо, что я сходил к
исповеди!.. Я не сделался из-за этого католиком, но и не стал худшим
протестантом. Исповедь имела для меня то же самое значение, что и для
других: она запечатлела собой все, чего я достиг в Меджугорье.
Еще одна мысль пронеслась в моей голове: с того времени, как я сюда приехал,
так мало моих мыслей было о Деве Марии, хотя Она обращалась ко всем нам
ежедневно. Мне сделалось стыдно: ведь Она привела меня сюда. Но все же у
меня было впечатление, что такое мое поведение Ее не обижает. Она Сама как
бы отодвигается в сторону, чтобы не помешать людям созерцать Своего Сына.
Что же касается меня, то здесь Она достигла удачи: после недели, проведенной
в Меджугорье, я был ближе к Богу, и Он сделался для меня более реальным, чем
это было раньше. Моя связь с Ним теперь стала личной, близкой, интимной. Я
знал, что после возвращения домой все постепенно вернется "на круги своя",
но знал и то, что теперь во мне зародилось и возросло нечто, за что я буду
бороться, что буду охранять и защищать и что уже никогда не покинет меня.
Время от времени я шептал: "Люблю Тебя, Иисусе", или же: "Благодарю Тебя,
Иисусе". Моя молитвенная жизнь так сильно преобразилась, а ведь именно об
этом говорится во всех Меджугорийских посланиях.
Когда ранним утром я шагал по уже так хорошо известной мне дороге, вдыхая
бодрящий чистый воздух, события минувшей недели вспоминались мне с
кристальной ясностью. Я воочию наблюдал у себя явный духовный пpoгpecс.
Изменились и другие: тучная, вечно жалующаяся на всех и на все женщина
сделалась более ласковой и спокойной; священник, прибывший сюда с
окаменевшим от безразличия сердцем, теперь буквально светился радостью. Что
же касается меня, то я беспрерывно повторял: "Господи Иисусе, я не
представляю себе, каким образом смогу покинуть это место. Здесь я чувствую
себя стоящим у Врат Небесных. Я не хочу возвращаться домой". Однако сердце
мое тосковало по Терри, Кеннеди и Реббеке, и я с удовольствием забрал бы их
сюда навсегда.
Костел, когда я вошел в него, был совершенно пуст - впервые за всю эту
неделю. "Ничего удивительного, - подумал я, - Месса начнется лишь через
час". Я подошел к первому ряду скамеек и сел. Постепенно чувства стали
овладевать мной, и я дал им волю. И хотя я пытался зажать себя в кулак, но
не выдержал - расплакался. "Иисусе, - шептал я, - знаю, что уже нужно
уезжать, но как же мне хочется здесь остаться..." Казалось, время остановило
свой бег. Вот уже и люди начали появляться в костеле, ризничий начал
подготавливать престол к совершению Евхаристии... Появилась моя группа.
Маурин и все остальные заняли места около меня. "Обманщик, - шепнула она
мне. - Ты почему не сказал, что придешь сюда раньше?" - "Мне хотелось побыть
несколько минут наедине с самим собой и с Богом", - ответил я ей. На
мгновение я взглянул в ее сторону, а затем быстро отвернулся. Я не мог
перестать плакать. На Мессе, совершаемой по-английски, было достаточно мало
людей, а потому общая атмосфера была гораздо более интимной, чем во время
вчерашнего богослужения. Во время Канона Претворения и причастия я
чувствовал явно присутствие Бога - ощущение, которое забыть невозможно.
После Евхаристии я едва ли не первым выбежал из костела: мне все еще трудно
было оставаться на глазах у других.
До отправки нашего автобуса оставалось еще полчаса - полчаса до конца нашего
паломничества. Я пошел в заднюю часть салона нашего автобуса, где никто не
мог меня увидеть. Солнце было уже высоко. На небе - ни облачка. Я упал на
колени и вновь начал плакать, не имея возможности сдерживать переполнявшие
меня чувства. "Господи, мой Боже, прошу Тебя, не забирай меня отсюда!" Я
вновь сделался маленьким мальчиком, ребенком Бога, - Им была полна вся
прошедшая неделя. Я был не в состоянии найти нужные слова и лишь беспрерывно
повторял: "Иисусе, Иисусе, Иисусе!"
Понемногу мной овладел глубокий душенный покой и уверенность в том, что
духовно я никогда уже не покину Меджугорья. Теперь же пришло время
возвращаться домой и начать в течение каждого дня жить в соответствии с тем,
что я здесь пережил. Наконец я поднялся с колен и поглядел на гору Крижевац,
чтобы навсегда зафиксировать в памяти силуэт креста, ставшего символом этой
прекрасной деревни.
Зажмурился, а потом глянул еще раз. Поверить тому, что я увидел, было
невозможно: на вершине горы не было креста!
Я протирал глаза, прищуривался, крутил головой, но крест так и не появлялся.
В состоянии полного шока я вытащил фотоаппарат и поглядел в окошко
объектива, но и там ничего не изменилось! В доказательство тому, что я
увидел, вернее, того, что я не увидел, я сделал несколько снимков горы,
которая и так уже заполняла множество кадров использованной мною фотопленки,
а среди них было множество, сделанных попросту с этого самого места!
Я возвратился на площадь перед костелом. Там стояла Маурин и один из нашей
группы по имени Боб Вейсей - мы с ним крепко подружились.
- Посмотрите на Крижевац, - крикнул им я, указывая на вершину.
- Знаем! - усмехнулся мне в ответ Боб. - Мы тоже его не видим!
Мы смотрели на гору в течение десяти или пятнадцати минут, после чего уже
нужно было занять место в автобусе. И что еще более удивительно: когда мы
все сели на места и водитель завел мотор, был брошен еще один взгляд на
Крижевац, уже последний, - крест возвышался на вершине, вновь ясно и четко
видимый!
Я повернулся к Бобу и сказал:
- Это самое прекрасное прощальное приветствие, какое только можно было бы
придумать!
продолжение |
